Царственный паяц

«За эти годы, — рассказывал Северянин в письме В. И. Немировичу-Данченко, - мы

побывали однажды в Польше, дважды в Латвии. Больше никуда не ездили. Постоянно

живем в своей деревушке у моря. Живется трудненько, заработков никаких, если не

считать четырех долларов в месяц из “Сегодня”. До сих пор, слава Богу, помогало

Эстонское Правительство, благодаря которому мы кое-как и существовали. Однако

нельзя ручаться за это впредь. Писатель я никакой, поэтому заработать что-либо

трудно. Как лирик не могу много заработать: никому никакая лирика в наше время не

нужна, и уж во всяком случае она не кормит. До сих пор мучает меня долг

проф<ессору> Заблоцкому (12 долл<аров>), но отдать, при всем желании, никаким

образом не могу. И нет даже надежд, т. к. книги не выходят, вечера дают такие гроши,

что едва на дорогу хватает».

Многим запомнился поэзовечер в зале «Шопен» в Париже 27 февраля 1931 г., где

Северянин читал стихи из книги «Классические розы». Марина Цветаева,

присутствовавшая на выступлении, писала С. Н. Ан- дрониковой-Гальперн 3 марта

1931 г.: «Единственная радость <...> за все это время - долгие месяцы - вечер Игоря

Северянина. Он больше чем: остался поэтом, он - стал им. На эстраде стояло

двадцатилетие

29

Памяти Вальмара Адамса//Русская мысль. 1999. 4—10 ноября.

С. 18.

<...> первый мой ПОЭТ, т. е. первое сознание ПОЭТА за 9 лет (как я из России)»30.

Цветаева воспринимала новые стихи Северянина в широком контексте -

двадцатилетия его творчества. В неотправленном письме Северянину она создала

своеобразный гимн русским поэтам — невольным изгнанникам: «Это был итог.

Двадцатилетия. (Какого!). Ни у кого, может быть, так не билось сердце, как у меня,

ибо другие (все!) слушали свою молодость, свои двадцать лет (тогда!). Двадцать лет

16

назад! — Кроме меня. Я ставила ставку на силу поэта. Кто перетянет - он или время? И

перетянул он: — Вы.

Среди стольких призраков, сплошных привидений - Вы один были жизнь: двадцать

лет спустя. <...> Вы выросли, Вы стали простым, Вы стали поэтом больших линий и

больших вещей, Вы открыли то, что отродясь Вам было приоткрыто — природу, Вы,

наконец, раз-наря- дили ее...

И вот, конец первого отделения, в котором лучшие строки:

И сосны, мачты будущего флота...

Ведь это и о нас с Вами, о поэтах, — эти строки»31.

Несомненно, сборник «Классические розы» (Белград, 1931) стал наиболее

значительной книгой эмигрантского периода. Его заглавие связано с давней

литературной традицией, о которой писал В. В. Набоков: «Роза пылала на ланитах

пушкинских красавиц. В кущах Фета она расцветала пышно, росисто и уже немного

противно. О, какая она была надменная у Надсона! Она украшала дачные садики

поэзии, пока не попала к Блоку, у которого чернела в золотом вине или сквозила

мистической белизной».

С мятлевскими, классическими, розами связан другой важный мотив, воплощенный

в этом хрестоматийном образе, - память об оставленной родине. Для Вл. Ходасевича

так происходит восстановление духовной общности России и зарубежья. В

стихотворении «Петербург» он пишет о том, что «привил-таки классическую розу / К

советскому дичку» (12 дек. 1925; вошло в сборник «Европейская ночь». Париж, 1927).

Иначе раскрывается семантика образа в книге Георгия Иванова «Розы» (Париж, 1931),

где поэт прощается с прошлым навсегда «сквозь розы и ночь, снега и весну. .»

«Классность» определяла принадлежность Северянина к каноническому

литературному ряду и направление его творческой эволюции. Это сразу ощутили

современники

30

Цветаева М. Об искусстве. М., 1991. С. 413.

31

Там же. С. 412.

поэта, например, Георгий Адамович писал: «Северянин стал совсем другой <...>

вырос, стал мудр и прост»32.

Петр Пильский отмечал, что «поверхностному слуху с этих страниц, прежде всего,

зазвучит мотив успокоенности. Это неверное восприятие. В книге поселена

тревожность. Здесь — обитель печали. Слышится голос одиночества. В этих исповедях

— вздох по умершему. Перед нами проходит поэтический самообман. Втайне и тут все

еще не угомонившееся «Я» («Кто я? Я — Игорь Северянин, чье имя смело, как вино?)...

Ни скорбь по России, ни мечтательные надежды на ее новое обретение, ни любовь к

родной стране, ни жизненные потрясения, ни седина, ни годы не изменяют, не

разрушают основного строя души, не умерщвляют коренных, врожденных,

взрощенных пристрастий»33.

Не случайно одно из поздних выступлений Северянина 20 января 1938 г. в

обществе «Витязь» (Таллин) с лекциями о русской поэзии XX века носило заглавие

«Путь к вечным розам».

Я — композитор

С детства поэт был «заправским меломаном», запоминал любимые арии и напевал

их так, что взрослые удивлялись его слуху. В Петербурге Северянин постоянно бывал в

Мариинском театре, где блистала его ровесница Мравинская, в консерватории, Театре

Народного дома императора Николая II, Театре музыкальной драмы.

Среди любимых композиторов Северянина - Амбруаз Тома и Джакомо Пуччини, П.

И. Чайковский и Н. А. Римский-Корсаков. Северянин признавался: «Музыка и Поэзия

— это такие две возлюбленные, которым я никогда не могу изменить».

17