Царственный паяц

полном смысле слова. «Сверкает в руках револьвер!» - аллитерировано не хуже, чем

год спустя у Маяковского: «Ваше слово, товарищ маузер!»

Путь к вечным розам

Еще в конце 1917 г. Северянин вместе с больной матерью поселился в Эстонии в

поселке Тойла, где бывал начиная с 1912 г. Отсюда в феврале 1918 г. он приехал в

Москву на вечер избрания «короля поэтов». После заключения Брестского мира и

получения Эстонией независимости Северянин оказался в эмиграции.

Изоляция Северянина на некоторое время нарушилась, когда он смог осенью 1922 г.

приехать в Берлин. Впервые после пятилетнего перерыва Северянин встретил своих

знакомых — художника Ивана Пуни, Ксению Богуславскую, актрису Ольгу ГЪовскую,

поэтов Владимира Маяковского, Андрея Белого, Владислава Ходасевича, Бориса

Пастернака и др. Он посещал берлинский Дом искусств, созданный по аналогии с

петроградским. Поэт даже выступал в советском торговом представительстве на

праздновании 5-летия Октябрьской революции и болгарском землячестве.

В Берлине вышли книги Игоря Северянина: «Менестрель» (1921), «Миррелия»

(1922), «Падучая стремнина: Роман в 2-х частях» (1922), «Фея Ею1е» (1922), «Трагедия

Титана. Космос: изборник первый» (1923), «Соловей: Поэзы, 1918 год» (1923). Две

последние книги опубликованы в издательстве «Накануне». Маяковский и Кусиков

помогли Северянину заключить договор с этим издательством на 4 сборника.

Но вышли только два, так как вскоре ввоз книг в Советскую Россию был запрещен,

тиражи упали, и объявленные еще две новые книги Северянина, среди которых

«Царственный паяц», так и не вышли.

В воспоминаниях И. Одоевцевой сохранился рассказ Северянина об одной из

встреч в Берлине с А. Н. Толстым: «А мерзавец Толстой в ресторане “Медведь”,

хлопнув меня по плечу, заголосил, передразнивая меня: “Тогда ваш нежный, ваш

единственный, я поведу вас на Берлин!” — и расхохотался идиотски во всю глотку и

гаркнул на весь ресторан: “Молодец вы, Северянин! Не обманули! Сдержали слово —

привели нас, как обещали, в Берлин. Спасибо вам, наш нежный, наш единственный!

Спасибо!!” — И низко, в пояс, поклонился»27.

В сборнике «Соловей» сохранились черты первоначального замысла -- «Поэмы

жизни». Так, начальное стихотворение «Интродукция» и заключительное — «Финал»

подчеркивают единство композиции произведения и особенности его «раздробленного

сюжета». Многие стихи определены автором как «главы» более крупного

произведения, они сюжетно связаны («Тайна песни», «Не оттого ль?..», «Чары

соловья», «Возрождение») или развивают последовательно одну тему («Сон в

деревне», «Трактовка»). Более того, стихотворение «Высшая мудрость» было ранее

опубликовано в альманахе «Поэзоконцерт» (1918) под названием «Поэма жизни:

Отрывок 28-й». Оставляя замысел поэмы неисчерпанным, Северянин в стихотворении

«Финал» пояснял: «Поэма жизни — жизнь сама!»

В рецензии А. Бахраха говорилось, что Северянин «во время оно закончил делать

свое, ценное. Ныне регресс превратился в падение. <...>. Все те же надоевшие нюансы,

фиоли, фиорды, фиаско, рессоры, вервена - Шопена, снова то же старое, затасканное

самовосхваление: “я - соловей, я так чудесен”...» По мнению Бахраха, «времена

меняются, земля вертится, гибнут цари и царства... а Игорь Северянин в полном и

упрямом противоречии с природой безнадежно остается на своем старом засиженном

15

месте <...>. Открываешь книгу, и просто не верится, что на ней пометка “1923”».

Несмотря на то что с момента написания книги до ее издания прошло пять лет,

рецензент воспринимал стихи в издании 1923 г. вообще как анахронизм: «Северянина-

поэта, подлинного поэта, было жалко. От Северянина-виршеслагателя, автора книги

поэз “Соловей”, делается нудно, уныло»28.

Совсем иначе расценивал стихи этого периода эстонский поэт, затем профессор

русской литературы Вальмар Адамс. В 1918 г. он был

27

Одоевцева И. На берегах Сены. М., 1989. С. 16.

28

А. Б. <Рец.> //Дни. Берлин, 1923. 18 марта.

редактором газеты «Молот» и часто встречался с Северяниным, о котором дружески

вспоминал: «...как он писал стихи! За обеденным столом, во время беседы, экспромтом,

- ведь это, что ни говори, биологическое чудо. А какой голос! Однажды в грозу он

читал мне стихи под каким-то подобием античного бельведера, уж не помню где, — так

он перекрывал гром! Или, случалось, после обеда он сидел у камина и пел одну за

другой оперные арии — в доме стены тряслись»29.

И все же для Северянина возвращение в провинциальный эстонский поселок или

озерную глушь было подчас безрадостным. Здесь он оказывался не только вдали от

России, но и от основных центров русской эмиграции - Берлина, Парижа, Праги...

Возможно, тогда, пытаясь сохранить память об утраченной родине, о прежней жизни

или, говоря словами Романа Гуля, «унести с собой Россию», молодой, едва

тридцатипятилетний Северянин углубился в мемуары и автобиографические романы в

стихах («Падучая стремнина», 1922; «Роса оранжевого часа», 1925; «Колокола собора

чувств», 1925 и др.).

Его гастрольные поездки в Берлин, Париж, Прагу, Белград и другие города

приносили небольшой доход и ощущение читательского внимания.