Царство. 1951 – 1954

— У нас не мощь, а скоро нечем будет штаны на брюхе держать! — с раздражением возражал Берия, он не ожидал такого дружного сопротивления, не мог представить, что ему будут перечить. — Оглянитесь по сторонам, кругом бедность! Всякого говна, как куркули, набрали, а нести рук не хватает! Скоро все жители от нас на хер сбегут! — он достал бумажку: — За два года в Западную Германию сбежало 447 тысяч человек! За четыре месяца этого года — 120 тысяч! Это трагедия!

Маленков трусливо молчал. Нерешительность премьера, его никчемность, раздражала Лаврентия Павловича:

— Тоже мне председатель Совмина, прикрикнуть не мог! Как до драки дошло, сразу в кусты! — после Президиума, выговаривал он.

И Хрущеву досталось:

— Почему меня не поддержал?!

— Так ты же ничего не сказал, — наивно ответил Никита Сергеевич. — И Егор не подсказал. Я думал, идет обычный обмен мнениями! — вывернулся Секретарь ЦК.

— Нет порядка, Никита! Всех распустили, заигрались, — поглаживая себя по коленкам, сопел Лаврентий Павлович. — Думаешь, только у немцев бунтуют? Везде бунтуют! У нашего стада тоже может замыкание случится. Чуть хватку ослабишь — взбрыкнут. Ну, ничего, мы им устроим! Всем устроим! — пригрозил Берия. — А то насмотрелись по сторонам, воины-освободители! Европу увидели и теперь все знают!

— Я за границей не был, — отозвался Никита Сергеевич.

— И хорошо, а то стал бы как баран бекать — у них лучше, лучше!

— Я коммунист, мне лучше там, где лучше пролетариату! — серьезно выговорил Хрущев.

— Коммунист! — присвистнул Лаврентий Павлович. — А они по-твоему, без партбилетов по Германии бегали? Особенно генералы толстопузые. У этих-то мудил и так все есть, им-то, чем лучше?! — возмущался министр. — Но, что верно, то верно, в Германии лучше, не врут. Даже в развалинах, в изувеченных бомбами городах, а лучше, чем здесь! Сталин и воздух на Родине отравил, как не стараемся, после гения проветрить, не можем. Вот и получается, что там лучше!

— Проветрим! — пообещал Хрущев, и меняя тему подмигнул: — Ты-то в Берлине развеялся?

— Даже театр посетил. Хорошо бунтари на Фридрихштадтпалас не добежали, а то бы сцену в щепки разнесли, и я бы вечером со скуки помер!

— Как знали, что приедешь! — в игривом тоне продолжал Никита Сергеевич.

— А там и танцуют, и поют! Немочки молоденькие! — причмокнул Лаврентий Павлович. — Я не утерпел и одну все-таки попробовал! — мечтательно вспоминал он.

— Выходит, не только немцы сладкое получили?

— Не только, не только! — довольно щурился маршал.

— С Германией, получается заколдованный круг, — задумчиво проговорил Никита Сергеевич, — не может быть Германия на две части разделена, головой я это понимаю, а сердцем завоеванное отдать не могу. Зачем тогда кровь проливали? А с логической точки зрения — как немца надвое разломить? Одну нацию, один язык, одни обычаи, и — надвое! Нельзя.

— Все можно! — возразил Берия. — И надвое разделить, и натрое, и насколько угодно, не в том дело. Денег и сил туда отдаем без меры, неразумно, никакие репарации не спасут. Одной рукой из Германии берем, а другой обратно возвращаем. Бессмыслица! Мне справку дали — на Германию, как на Украину тратим. Но Украина-то, своя! А старперы не хотят немцев отпустить! Мы с тобой, Никита, их отпустим. Будущие поколения за это нас помнить будут, имена в историю золотыми буквами впишут, а нытиков — на х…! Разберемся с нытиками! Хорошо, рыжий копыта отбросил, а то бы и его пришлось чашечкой мармелада побаловать! — злорадно выговорил Лаврентий Павлович. — А так сам, пердун, окочурился!

— Вовремя! — благодушно подтвердил Никита Сергеевич. — А немцы сопротивлялись?

— Никто не сопротивлялся, даже обидно. С немцами легко, они к порядку приучены, им по носу щелкнул, и они шелковые, это не наши бараны, — пояснил маршал. — Бунт в Берлине Маленкова и Молотова промах, они не досмотрели, идеологическую работу пустили на самотек.

— Идеологическую работу поправим, — пообещал Никита Сергеевич, — А Молотова переубедить будет сложно. Упрямый он.

— Переубедим осла! — покачал головой Лаврентий Павлович и вытер салфеткой жирные с обеда губы. — И тебя по-товарищески прошу, не возражай, если я говорю, не надо, ты же человек понятливый!

Полковник Саркисов прикрыл за Лаврентием Павловичем дверь. Сегодня на ночь остановились в Сосновке, на основной даче министра. Тут, рядом с Москвой, постоянно проживала его семья — жена Нина Теймуразовна и сын Серго, который был женат и имел двух маленьких детей. Нечасто товарищ Берия наведывался в Сосновку, основное время проводил в московском особняке на Садово-Кудринской, а если и ехал за город, предпочитал уютный дом в Успенском, неподалеку от Маленкова. Сосновка не нравилась еще и тем, что по соседству проживал ретивый маршал Жуков, который после смерти вождя снова очутился в фаворе. То, что Жуков ненавидит Берию, а Берия — Жукова, было очевидно. Не ведающие поражений великаны до исступления бодались. Любимым занятием генералиссимуса было стравливание этих тяжелых фигур. Житья маршалам не стало друг от друга, ни житья, ни покоя!