Царство и Слава. К теологической генеалогии экономики и управления

Петерсон, Алфëлди и Канторович, как мы уже удостоверились, показали, что литургические аккламации часто имеют нерелигиозное происхождение и что формулы славословной литургии берут начало в аккламациях имперского церемониала. Однако существует вероятность, что подобные переходы происходили в обоих направлениях. Нам известно, к примеру, что и Te deum, и Gloria исполнялись и вне литургического контекста: первый – на поле сражения (при Лас-Навас-де-Толоса, а также в Льеже в 1213 году), а второй – при обнаружении тела мученика Маллоса и в момент прибытия папы Льва III ко двору Карла Великого. Во всех этих случаях, как это часто бывает с аккламациями, речь шла о внезапной волне восторга и ликования. Но, оставив в стороне отношения между светским и религиозным церемониалом, чем можно объяснить массивное присутствие аккламаций в христианской литургии? Почему необходимо непрерывно прославлять Бога, хотя теологи (по крайней мере, до определенного момента) неустанно уверяют нас в том, что он вовсе в этом не нуждается? В самом ли деле разграничение между внутренней и внешней славами, которые взаимодополняют друг друга, в достаточной мере это объясняет? Или же оно кроет в себе попытку объяснить необъяснимое, сокрыв нечто такое, что было бы слишком неловко оставить без объяснения?

8.16. Незаконченная докторская диссертация Марселя Мосса о молитве, опубликованная лишь в 1968 году, справедливо была определена как «один из самых значительных трудов» (Mauss 1. P. 356), которые великий французский антрополог оставил нам в наследие. Он начинает с того, что отмечает – и его наблюдение 1909 года любопытным образом перекликается с аналогичными рассуждениями Канторовича касательно ситуации в области исследований литургии почти сорок лет спустя – исключительную скудость научной литературы в отношении столь важного феномена. Филологов, привыкших анализировать значение слов, а не производимое ими действие, отталкивал бесспорно ритуальный характер молитвы; антропологи, занятые исключительно изучением примитивных культур, оставили в стороне то, что представлялось им поздним продуктом эволюции религий. Таким образом, материал в очередной раз был передан в руки теологов и религиозных философов, чьи теории по очевидным причинам «весьма далеки от того, чтобы удовлетворять требованиям научности» (Ibid. P. 371).

Текст диссертации Мосса резко обрывается на странице 175, ровно в тот момент, когда он предположительно собирался изложить окончательные выводы анализа речевых ритуалов, характерных для народности австралийских аборигенов арунта, которые он избрал своим terrain de recherche[239]; но на предшествующих страницах, как и в серии статей примерно того же периода, он не оставляет читателю никаких сомнений по поводу гипотез, которыми он руководствовался в своем исследовании. Молитва – даже если она имеет форму хвалы или осанны – прежде всего являет собой речевой ритуал, а значит, как и всякий ритуал, она есть «результативное действие», связанное с сакральными предметами и воздействующее на них. Как таковая она

обладает своей особой действенностью, поскольку ее слова могут приводить к самым необычным явлениям. Некоторые первые раввины благодаря бераке, произнесенной к месту, могли преобразить воду в огонь, а великие индийские цари с помощью ритуальных мантр превращали нечестивых брахманов в насекомых, которые пожирали города. Даже когда молитва, по видимости, становится чистым поклонением, утратив всякую действенность, когда ее сила, кажется, полностью переходит к богу, как в католической, еврейской или исламской молитве, она все равно остается действенной, поскольку побуждает бога к действию в том или ином направлении[240]. [P. 410.]