Царство и Слава. К теологической генеалогии экономики и управления

Достаточно сравнить эти представления о славе с тем, что Спиноза пишет в схолии к 36-й теореме пятой книги «Этики», чтобы оценить масштабы пропасти, которая их разделяет.

8.13. Название мини-трактата Лессиуса («De ultimo fine») отсылает к проблеме статуса блаженных после Страшного суда. В условиях райского блаженства, когда дело спасения будет завершено и упразднятся «все движения и поручения» (Lessius. P. 549), ангелам и блаженным не останется ничего иного, кроме созерцания, любви и воспевания божественной славы: они будут лишь «созерцать Его бесконечную красоту, с невыразимой радостью наслаждаться славой Его, в непрестанном восхвалении, благословении и благодарности» (Ibid.).

В самом деле, одним из самых ярких моментов спора о славе является вопрос о «славе избранных», то есть о положении блаженных в раю. Оно не только предполагает трансформацию тела, которое, согласно завету Павла (Кор. 15:44), теперь становится «телом славы»; но все разумные творения с их интеллектом и волей должны быть причастны к высшему благу божественной славы. Ожесточенный спор, разделяющий теологов начиная с первого периода схоластики, как раз касается образа этой причастности. По мысли Фомы и доминиканцев, определяющим компонентом райского блаженства является разум, то есть познание или «видение [Бога], дарующее блаженство». По мысли же Бонавентуры и францисканцев, блаженство обусловлено деятельностью воли, то есть любовью.

В 1951 году молодой теолог из Оксфордского университета Эрик Л. Маскалл публикует во французском журнале, в котором печатались труды таких теологов, как Жан Даниэлу, и интеллектуалов разных мастей (среди которых были Морис де Гандийак и Грэм Грин), статью, в которой тема блаженства исследуется в перспективе, интересующей нас непосредственным образом. По мысли Маскалла, ни познание, ни любовь не могут удовлетворительным образом определять высшую цель человека. Познание, в самом деле, не только эгоистично по своей сути, ведь оно главным образом связано с нашим наслаждением Богом; но оно в конечном счете – по крайней мере, по свершении Страшного суда – не несет в себе пользы ни для людей, ни для Бога. Что же касается любви, то она также не может быть незаинтересованной, ибо, как напоминает святой Бернард, любить Бога, при этом не думая о собственном счастье, представляет собой психологическую невозможность (Mascall. P. 108).

То, что единственно определяет первый и главный элемент нашего блаженного состояния, есть не любовь и не познание Бога, а его восхваление. Единственная причина любить Бога заключается в том, что он достоин хвалы. Мы восхваляем его не оттого, что он совершает для нас благо, хоть мы и находим в этом наше благо. Восхваляем мы его и не потому, что это несет ему благо, ибо по сути наша хвала не может быть ему полезной. [Ibid. P. 112.]

Хвала, о которой идет речь, разумеется, прежде всего есть доксология, прославление:

Хвала превыше любви и познания, хотя она может включать в себя и преобразовывать и то, и другое; ибо хвала не преследует никакого интереса, но имеет своей целью одну лишь славу […]. Даже в поклонении, которое мы воздаем Господу на земле, главное место уделяется восхвалению. […] И то, что в Писании приоткрывается нам в отношении поклонения небесного, всегда связано с хвалой. Видение Исайи в храме, пение ангелов в Вифлееме, небесная литургия в четвертой главе Апокалипсиса говорят нам одно и то же: gloria in excelsis deo[233]… «Господь наш Бог! Вы достойны получать хвалу, честь и могущество». [P. 114.]