Царство и Слава. К теологической генеалогии экономики и управления

8.11. Даже Барту в его трактате не удается уклониться от кругообразного характера славы. Напротив, слава находит в нем свою предельную формулировку, где сдержанность лютеранской традиции в отношении теологии славы оттеснена на второй план. Барт начинает с констатации того факта, что слава в Новом Завете означает как честь, которой Бог обладает сам по себе, так и честь, которую воздают ему творения. Однако эта встреча двух противоречивых значений в одном термине обусловлена «высшей необходимостью» (Barth. P. 756). Ведь слава и хвалебная песнь, которые творения возносят Богу, суть не что иное, как «эхо» [Widerhall] (Ibid. P. 753), отклик на божественную славу. Имея в ней свое обоснование, прославление «может быть понято в собственном и определяющем смысле лишь как производная славы Господа» (Ibid.). Более того, бытие и свобода творения по сути зависят от акта прославления и вознесения благодарности. «Творение становится свободным во славу Господа не в том смысле, что оно само по себе могло или желало бы стать таковым, но в том смысле, что оно стало свободным лишь посредством славы Господа» (P. 735). Она не просто благодарит: «она сама по себе есть благодарность [Dank]» (Ibid.). Циркулярный характер славы обретает здесь свою онтологическую формулировку: иными словами, быть свободными ради того, чтобы прославлять Бога, означает признавать, что в нашем собственном бытии мы предопределены славой, посредством которой мы восхваляем славу, позволяющую себя восхвалять. «Способность прославлять Бога не принадлежит существу творения, […] эта способность принадлежит Богу […]. Бог дарует себя творению, […] а творение, которому он себя дарует, может прославлять его» (P. 757). Освобождение творения от его «неспособности» проявляется в прославлении, оно «выливается в восхваление Бога» (P. 758).

Если творение в своей сути есть прославление славы – то есть слава, которую божественная слава сама себе воздает, – то становится очевидным, почему жизнь творения достигает своей высшей точки в послушании (Lebensgehorsam. P. 760). «Творению только и остается, что благодарить Господа и служить ему. В этом служении и в этой благодарности она может предложить ни больше ни меньше как самое себя» (Ibid.). Местом этого служения по преимуществу является Церковь. В исключительно возвышенной тональности, более приличествующей католическому теологу, в самом конце своего трактата Барт воспевает Церковь как собственное пространство славы. Конечно, Церковь не отождествляется у него, как у Петерсона, с сообществом ангелов и блаженных, которые прославляют на небесах славу Господа (P. 761). И все же Церковь есть форма, в которой мы «окружены славой Господа и участвуем в ней» (Ibid.).

Теперь должно стать ясно, в каком смысле априорное исключение из теории славы любой отсылки к политической сфере может вводить в заблуждение. Ведь, как мы наблюдали у Петерсона, за вытеснением политики из теологии следует то, что обычно бывает после всякого вытеснения, то есть ее возвращение в неподобающей форме славословия. Столь абсолютное сведéние творения к его прославляющей функции не может не вызывать в памяти поведение, которого мирские власти – как в Византии, как и в Германии 30-х годов, что Барт намеренно обошел вниманием, – требуют от своих подданных. Здесь высшее достоинство и максимальная свобода также состоят в прославлении правителя. И опять же, здесь прославление правителя также необходимо не потому, что он в нем нуждается, но, как демонстрирует блеск его инсигний, трона и короны, потому, что он сам по себе исполнен славы. Парадигма в обоих случаях носит один и тот же круговой характер.

8.12. Парадокс славы выражается в следующем: слава принадлежит исключительно Богу от вечности и в нем останется тождественной в вечности, при этом никто не сможет приумножить или приуменьшить ее; в то же время слава есть прославление, то есть нечто такое, что все творения должны непрестанно возносить Богу и чего Бог требует от них. Отсюда следует другой парадокс, который теология стремится выдать за решение первого: слава, хвалебное песнопение, которое творения должны возносить Богу, в сущности проистекает из самой славы Господа; она есть не более чем необходимый ответ и в некотором роде эхо, пробуждаемое в них славой Господа. Иными словами (такова третья формулировка парадокса): все, что совершает Бог – от дел творения до экономики искупления, – он совершает исключительно в силу своей славы. И тем не менее творения обязаны возносить ему за это благодарность и славу.