Царство и Слава. К теологической генеалогии экономики и управления

Но лишь только в пространстве христианской культуры, в величественном эсхатологическом образе hetoimasia tou thronou, украшающем триумфальные арки и апсиды палеохристианских и византийских базилик, культовое значение пустого трона раскрывается в полной мере. Так, мозаика арки церкви Санта-Мария Маджоре, принадлежащая времени Сикста III (V век), изображает пустой трон, инкрустированный разноцветными камнями, на котором лежат подушка и крест; рядом можно разглядеть льва, орла, крылатую человеческую фигуру, фрагменты других крыльев и корону. В церкви святого Приска в Капуе на другой мозаике между крылатым быком и орлом изображен пустой трон, на который возложен свиток с семью печатями. В византийской базилике Санта-Мария Ассунта на острове Торчелло hetoimasia, представленная на мозаике Страшного суда, состоит из трона с крестом, короны и запечатанной книги; над троном парят шестикрылые серафимы, а по обе стороны от него возвышаются величественные фигуры двух ангелов. В Мистрасе в церкви Святого Димитрия фреска XVIII века изображает пустой, словно подвешенный в небе трон, покрытый пурпурным сукном и окруженный шестью ликующими ангелами; чуть выше, в кристально прозрачном ромбе, видны книга, амфора, белоснежная птица и черный бык.

Историки обычно интерпретируют образ трона как символ царственности – и божественной, и профанной. «Символическое значение трона, – пишет Пикар, – нигде не проявляется с такой силой, как в случае пустующего трона» (Picard. P. 1). Подобная трактовка, по своей сути бесспорно упрощенческая, может быть развита в русле теории Канторовича о «двух телах» короля, если предположить, что трон, как и прочие атрибуты царственности, относится скорее к области функции и dignitas, чем к самой личности правителя.

Однако подобная интерпретация не способна объяснить феномен пустого трона в христианской hetoimasia. Последнюю прежде всего следует рассматривать в ее эсхатологическом контексте, восходящем к Откр. 4:1–11. Здесь апостол связал воедино исходную парадигму всякой христианской литургической доксологии и эсхатологическое видение, вбирающее в себя мотивы пророческих видений Ис. 6:1–4 и Иез. 1:1–28. Образ трона, на котором у Исаии восседает YHWH, а у Иезекииля – «подобие человека», восходит к этим двум отрывкам: у Иезекииля заимствованы образы четырех «животных» с лицами льва, быка, человека и орла (которые, начиная с Иринея, отождествляются с четырьмя евангелистами); у Исаии – воспевание Трисвятого («Свят, свят, свят, Господь Бог всемогущий»), которое именно здесь впервые появляется в христианской доксологии. Однако принципиально важно следующее: если в тексте Откровения на троне восседает безымянное существо, «подобное камню яспису и сардису», то на изображениях hetoimasia tou thronou – не считая возложенной на него книги (согласно тексту, однако, расположенной «справа от сидящего»), короны и, несколько позднее, символов распятия – трон абсолютно пуст.

Понятие hetoimasia, так же как и глагол hetoimazō, и прилагательное hetoimos, является в греческой библейской традиции техническим термином, который в Псалмах применяется для обозначения трона YHWH: «Господь на небесах поставил престол свой» (Пс. 102:19); «Правосудие и правота – hetoimasia[261] престола твоего» (Пс. 88:15) «Престол твой утвержден (hetoimos) искони» (Пс. 92:2). Нetoimasia означает не действие, направленное на приготовление или устроение чего-либо, но саму готовность трона. Трон уже готов и всегда ожидает славы Господа. В соответствии с раввинской иудейской традицией, трон славы, как мы видели, является одной из семи вещей, которые YHWH сотворил прежде, чем сотворить мир. Точно так же в христианской теологии речь идет о том, что трон извечно готов, поскольку слава Господа совечна ему. Пустой трон, стало быть, – это символ не царственности, но славы. Слава предшествует сотворению мира и переживает его конец. И трон оказывается пустым не только потому, что слава, совпадая с божественной сущностью, не может быть к ней приравнена, но и потому, что она в своей глубинной сути есть бездеятельность и субботство. Пустота – высшая форма славы.

8.24. В величии пустого трона диспозитив власти обретает свой совершенный шифр. Его цель состоит в том, чтобы захватить эту немыслимую бездеятельность, являющую собой высшую тайну божественного, поместив ее внутрь управленческой машины и превратив в тайный двигатель последней. И слава – это в равной мере объективная слава, выказывающая божественную бездеятельность, и прославление, в котором также и человеческая бездеятельность прославляет свою вечную субботу. Теологический диспозитив славы совпадает с профанным, и, в соответствии с интенцией, которой мы руководствовались в нашем исследовании, мы можем воспользоваться им в качестве эпистемологической парадигмы, которая поможет нам проникнуть в последнюю тайну власти.