Царство и Слава. К теологической генеалогии экономики и управления

В своей знаменитой афинской лекции, посвященной теории разучреждающей власти, Агамбен подчеркивает необходимость рождения нового языка для описания современного состояния общества: «Сегодняшнее европейское общество не является более политическим обществом: это нечто совершенно новое, для чего у нас нет подходящей терминологии и мы должны, следовательно, изобрести новую стратегию»[312]. Именно в рамках изобретения новой стратегии, стоит полагать, им и осуществляется, в ключе деконструкции, генеалогия понятий, основополагающих для западной политики. При этом «развенчание мифов» само по себе не только является освобождением мыслительного горизонта для обновления понятийного мышления, но одновременно являет собой сам акт такого обновления: «В философском исследовании не только pars destruens не может быть отделена от pars construens, но также последняя безостаточно и в каждой своей точке совпадает с первой. Теория, которая, насколько это возможно, расчистила некую область от заблуждений, тем самым осуществила свое предназначение и потому не может расцениваться в отрыве от практики»[313].

Чтобы взойти к истинным основаниям власти на Западе, необходимо, по мысли Агамбена, обратить пристальный взгляд к первым векам христианства и в особенности исследовать историю разработки догмата о триединстве в форме ойкономии. Это позволяет реконструировать генеалогию парадигмы, которая традиционно рассматривается как относящаяся исключительно к сфере теологии, тогда как она оказала решающее влияние на становление и устройство западного общества. Один из тезисов, последовательно отстаиваемых в книге, гласит о том, что в христианской теологии берут начало две основополагающие политические парадигмы, антиномически друг другу противопоставленные, но при этом функционально связанные:

…политическая теология, которая в едином Боге утверждает трансцендентность суверенной власти, и экономическая теология, которая замещает эту идею концепцией ойкономии, понятой как имманентный порядок – домашний, а не политический в узком смысле – как божественной, так и человеческой жизни. Первая парадигма дает начало политической философии и современной теории суверенитета; из второй вырастает современная биополитика вплоть до наблюдаемого в настоящее время триумфа экономики и управления над всеми остальными аспектами социальной жизни[314].

Однако, как явствует из этой формулировки, верх берет именно «экономическая» доминанта, изначально характеризующая христианское сообщество, свидетельством чего является «домашняя» окрашенность его лексикона. Взаимная контаминация политического и экономического лексикона, истоки которой восходят к эпохе эллинизма, отражает постепенное слияние, вплоть до неразличимости, публичного и частного, полиса и ойкоса (а значит, неизбежное торжество последнего и полное вытеснение первого), ставшее предпосылкой к рождению того явления, которое Фуко, а вслед за ним и Агамбен, определит как биополитику. Итак, язык фиксирует фундаментальные процессы социально-исторических изменений; но, если посмотреть глубже, к чему подталкивает предлагаемый Агамбеном анализ, речь будто идет о своего рода взаимообратимости между логосом и онтосом, в которой язык не просто формально отражает суть этих изменений, а сам участвует в их санкционировании.