Христианское представление об истории возникает и развивается под знаком экономической парадигмы и становится неотделимым от нее. Поэтому осмысление христианской теологии истории не может ограничиться, как это обыкновенно бывает, общим упоминанием идеи
К проблеме истоков экономики как божественного управления людьми, осуществляемого через функцию
Кстати сказать, по словам Агамбена, фигурой провидения – то есть фигурой управления миром – и является ангел, в котором божественный исток до неразличимости сливается с функциональностью его природы. И все же возможность управления обеспечивается сочленением и координацией в рамках биполярного механизма (коим и является провидение) имманентной ангельской власти, в качестве исполнительной оперирующей на уровне частного, и трансцендентной божественной власти, выступающей в качестве универсальной законодательной. «В этом смысле, – утверждает Агамбен, – ангелология представляет собой самую древнюю и самую усердную рефлексию о той особой форме власти, которая в нашей культуре получила имя „управления“ и которую Мишель Фуко начиная с середины 70-х годов попытался охарактеризовать в своих курсах в Коллеж де Франс»[325]
:Ангелология и философия истории в нашей культуре неразрывно переплетены между собой, и лишь тому, кто сможет постичь их взаимосвязь, откроется возможность ее прервать или окончательно разорвать. Но разорвать не в направлении метаисторической запредельности – а, напротив, в самом сердце настоящего[326]
.В книге «Царство и Слава» Агамбен не только формулирует, но и – главным образом – развенчивает миф о скрытой мистической связи божественной экономики и земного управления, – миф, на котором, по его мысли, покоится современная машина управления на Западе. Он обнажает произвольность самоопределения власти как непосредственно воплощающей теологические категории «в миру» и подспудно отсылающей к собственным божественным истокам. Таким образом, он осуществляет двойное вскрытие: сначала он выявляет истинные скрытые претензии и истоки власти, а затем обнажает произвольность этого конструкта, проникая в своем анализе в некую слепую зону, ускользнувшую и от Петерсона, и от Шмитта, и от Фуко. Именно язык, как наглядно демонстрируют рассуждения Агамбена, содержит в себе элементы, позволяющие приблизиться к сути скрытых сценариев, определивших и продолжающих определять природу власти на Западе.
От переводчика