Царство и Слава. К теологической генеалогии экономики и управления

Однако выводы, к которым приходит Агамбен, кардинально противоположны заключениям Шмитта, который в теологии находит подлинное основание современной политики. Принципиально важным является тот факт, что смещение значения вплоть до полной его трансформации в случае секуляризованных концептов – лишь иллюзия, через которую экономика, конституирующая себя как политика (политика на Западе, по мысли Агамбена, неизбежно обретает форму экономики), пытается, более или менее успешно, скрыть свои корни – ориентируя интерпретацию знаков в определенном направлении. Ведь отличительной чертой сигнатуры является то, что она «переносит понятия и знаки из одной сферы в другую (в данном случае – из сакральной сферы в светскую), не ведя при этом к их семантическому переосмыслению»[320]. Так, теологические истоки современных политических концептов не мертвым грузом, подобно атавизму, залегают в них, полностью утратив свою изначально определяющую роль в их семантическом наполнении, но действуют внутри них, неуловимым образом ориентируя сам образ мышления, обусловленный «свободным» оперированием этими понятиями. Выражаясь словами самого Агамбена, «наши современные общества, претендующие на светскость, управляются, напротив, секуляризированными теологическими понятиями, которые, не будучи осознанными, оказывают оттого еще большее влияние»[321]. Тем не менее, неоднократно подчеркивает Агамбен, это вовсе не говорит о безусловно теологическом происхождении экономики: напротив, экономика предстает здесь как некий диспозитив, который с первых веков христианства произвольно наделяется трансцендентной сущностью (вспомним совершенное Тертуллианом перевертывание Павлова выражения «экономика тайны» в «тайну экономики», прочно вошедшее в христианскую догматику и оказавшее решающее влияние на последующие ее становление).

Вторая глава книги, «Тайна экономики», как раз посвящена выявлению истоков и семантическим трансформациям термина ойкономия, который, по мысли Агамбена, в сущности никогда не менял своего изначально светского смысла (основного – как некое «устроение», «распорядок», «управление», а еще – «поручение»; и риторического – как расположение материла в речи, «dispositio») и претерпел не кардинальное изменение значения, как принято полагать, а лишь аналогическое его расширение до сферы теологии, не меняя при этом своего семантического ядра. Однако, как упоминалось выше, богословы, начиная от Тертуллиана, говорят уже не об «ойкономии тайны» (тут ойкономия еще полностью лишена теологического подтекста и означает нечто вроде «устройства», «организации» – и, с другой стороны, «поручения»), а о «тайне ойкономии» – наделяя, таким образом, власть неким ореолом таинственности, впоследствии подспудно выявляя «божественную» природу, имманентную всякому земному порядку. Итак, речь идет о самой настоящей сакрализации власти. В этом смысле секуляризация обратна профанации, которая, напротив, нейтрализует то, что профанируется, лишая его сакральной ауры и возвращая в пользование:

Секуляризация есть форма вытеснения, которая оставляет в неприкосновенности силы, ограничиваясь их передвижением с одного места на другое. Таким образом, политическая секуляризация богословских понятий (трансцендентность Бога как парадигма могущества государя) не делает ничего другого, кроме перемещения небесной монархии на монархию земную, оставляя нетронутым ее могущество[322].

Иными словами, активация диспозитива ойкономии как предзаданного, изначального, «всегда уже» бывшего и, значит, имеющего трансцендентное основание обеспечивает неоспоримость принципиального для конституирования власти на Западе представления о том, что любой земной порядок (который здесь является синонимом управления) не только имеет прототипом порядок небесный, но всегда неразрывно с ним связан, являясь прямым его воплощением, и всегда именно в нем обретает свой глубинный смысл. Именно поэтому незаметный, но играющий ключевое стратегическое значение переход от «экономики тайны» к «тайне экономики» определяет и видение истории, сформировавшееся в лоне христианства: