Царство и Слава. К теологической генеалогии экономики и управления

В реальности, как показывает Маркс, оплачивается не труд рабочего, но его рабочая сила, стоимость которой определяется ценой средств, необходимых для жизни рабочего. Понятно, что как таковая необходимость этого рода оставляет место субъективации, поскольку рабочий мог бы соотноситься с данной нормой через возможность не работать сверх нее. Однако по факту он потерял такую возможность, подписав контракт, по которому субъектом принятия решения теперь является не он, но капиталист (как персонификация капитала). Основа решения теперь – не субъективность рабочего, но де-субъективирующая его бытие необходимость другого рода: «капитальная» необходимость, то есть закон капиталистического накопления, в силу которого рабочий должен продолжать трудиться за пределами всякой естественной необходимости. Именно поэтому заработная плата, равная стоимости необходимых рабочему жизненных средств, рассматривается как «справедливая цена труда» – включая труд прибавочный, необходимый с точки зрения капитала, но не рабочего.

Но ведь именно об этом и говорит Агамбен, объявляя модальные категории онтологическими операторами, отвечающими как за субъективацию (категории возможности и случайности), так и за де-субъективацию (категории невозможности и необходимости) человеческого существования в его фактической действительности[360]. В «Царстве и Славе» он упоминает Маркса только один раз: «Когда Маркс, начиная с Парижских рукописей 1844 года, начинает мыслить бытие человека как праксис, а праксис – как самовоспроизводство человека, он по сути делает не что иное, как секуляризирует теологическую концепцию бытия творений как божественного действия. Если после того, как бытие постигнуто как праксис, изъять Бога и поставить на его место человека, следствием этого окажется то, что бытие человека есть не более чем праксис, посредством которого он непрерывно воспроизводит самого себя»[361]. Представляется все же, что Маркс куда ближе к мысли самого Агамбена, чем следует из этих слов, – тезис о том, что труд сам не имеет стоимости, поскольку производит ее, конечно, прочитываем как секулярный аналог божественного анархического творения, но важно, что управление («экономика») этим праксисом может иметь, как было показано, двоякий вид: или оно осуществляется со стороны субъекта рабочей силы, способного также и не трудиться, или – со стороны капитала, необходимо эксплуатирующего рабочую силу и допускающего «шаббат» только как вынужденную, то есть опять-таки необходимую, реакцию на «объективные обстоятельства» кризиса. Первый вид, исходя из логики капитала, иначе как профанацией не назовешь; второй есть ставшее правилом чрезвычайное положение, сакрализация жизни как занятого, так и безработного.

4. Отмщение

Генеалогия – это расследование, и ученый здесь действует как детектив. В предисловии Агамбен пишет, что, «как кто-то заметил, в каждой книге есть нечто вроде скрытого центра, ради достижения или уклонения от которого книга и была написана»; в случае «Царства и Славы» таким центром является образ «пустого трона», который служит символом без-деятельности – как родовой сущности человека и основания любой настоящей политики[362]. Похоже поэтому, что сам строй агамбеновского текста, по ходу вбирающий в себя множество сложных и разнонаправленных движений – от риторики и аргументации богословских диспутов до детальной каталогизации церемониалов власти, – воспроизводит логику движения самой экономики, заданную притяжением этого центра, но в то же время постоянно уклоняющуюся от того, чтобы способствовать его достижению в настоящем времени; экономика текста оказывается слепком с реальной экономики.