Царство и священство

Завершая разбор теории о всевластии епископских Соборов, нельзя обойти вниманием еще одно доказательство, обычно приводимое ее сторонниками. Вторым столпом этой конструкции, нелепой в своей мифологичности, является утверждение, что-де священнические полномочия во всем их объеме вытекают не из jus humanum («право человеческое»), а из jus divinum («право божественное»). Иными словами, нас пытаются убедить, что прерогативы священства рождены не мятущимся человеческим умом, а установлены Богом в текстах Священного Писания. Однако уже давно было подмечено, что мало существует столь спорных вопросов, как jus divinum. В частности, фраза о том, что Божественное Откровение содержит в себе догматы веры и нравственные заповеди, касающиеся устройства Церкви и имеющие одновременно с этим правовой, т. е. нормативный характер, совокупно образующие jus divinum[258], не убеждает, если мы учтем следующие обстоятельства.

Действительно, в Священном Писании присутствуют изречения, заповеди и установления, непосредственно касающиеся Церкви и священноначалия и сформулированные Самим Христом и Его апостолами. Но перед тем как делать сколь-нибудь серьезные выводы, надлежит выяснить два вопроса: 1) все ли эти установления имеют характер неизменного божественного права? и 2) каков характер отношений Церкви с jus divinum? Ведь ясно, что далеко не все правила, содержащиеся в Священном Писании, носят абсолютный характер. Например, нормы о том, что епископ не может быть женат дважды (1 Тим. 3: 2), правила о публичной исповеди, а также предписания, устанавливающие порядок проведения церковных собраний, и многие другие. Совершенно очевидно, что эти нормы носили временный характер и не были рассчитаны на бесконечное употребление. Отсюда несложно сделать тот вывод, что не все правила и установления, которые содержатся в Священном Писании, имеют значение и авторитет божественного права[259].

Кроме того, из оставшегося числа почти все остальные правила имеют характер главным образом нравственного наставления. И хотя право и нравственность органично связаны (это особенно характерно для норм, содержащихся в Священном Писании), тем не менее нужно различать нормы правовые и нормы нравственные. Отсюда следует сделать самый главный вывод о том, что Откровение не представляет собой кодекса законов, данных Христом. Оно содержит в себе высшие нравственные начала, которые Церковь признает и хранит как основания, на которых и должно быть создано ее устройство. «Божественным правом можно назвать совокупность содержащихся в Священном Писании установлений, в той мере и в том смысле, в каком признавала, признает и объявляет их таковыми Вселенская Церковь»[260].

Помимо этого мы не должны забывать, что в Божественном Откровении присутствуют и многие другие правила, которые хотя и могут быть по внешним признакам отнесены к юридическим нормам, но напрямую не применяются. Например, заповедь о левой щеке, которую нужно подставить, если бьют по правой. О том, что не следует судиться с братом из-за имущества. Что имеющий власть должен употреблять ее не для себя, а для служения другим и т. п. (Мф. 45: 38–41). Все эти заповеди, очевидно, носят абсолютный и вечный характер. Но являются ли эти правила позитивно-правовыми? Очевидно, нет. И вывод, что Христос не устанавливал никаких правовых норм, что «ни одна из заповедей Христа не носит характера положительных норм; все они вечны, неизменны, но все они относятся к области догматического учения о Церкви»[261], представляется совершенно верным.

На этом фоне особенно неубедительно выглядит точка зрения, допускающая включение в состав jus divinum норм из Писания или Предания, которые со временем или перестали употребляться, или существенно изменились по содержанию. Несложно увидеть, что в данном случае нам предлагают отождествить высшие, неизменные и абсолютные нравственные принципы с конкретными изменяющимися нормами, входящими в состав Священного Писания и Предания. Для юриста подмена понятий очевидна. Нет никаких сомнений в том, что идеальный нравственный принцип неизменен и раскрывается во множестве конкретных норм, каждая из которых излагает его в образах и понятиях конкретной исторической эпохи. А потому конкретная норма вполне может носить (и чаще всего действительно носит) временный характер. Следовательно, вывод, будто «нормы божественного права, являясь основой церковного права, не составляют в своей совокупности законодательного кодекса, служат первооснованием, высшим началом и критерием законодательства самой Церкви», но при этом носят срочный характер[262], для правоведа является механическим набором фраз.