Царство и священство

Спросим себя объективно: разве перед нами не тот соборный идеал, который предлагали вожди славянофилов и покойный митрополит Иоанн (Снычев)? Отчего же он так решительно отвергается бывшими и нынешними «соборянами»? Чем же было страшно государственное участие в делах церковного управления для наших патриотов? Тем, что, по их мнению, государственная бюрократия, оккупировавшая-де Церковь, разлучила ее с русским народом. И вот во имя христианского государства они пошли по пути жесткого противопоставления церковного общества – гражданскому, Церкви – государству, священноначалия – политической власти. Именно они уверяли, что когда государство вмешивается в церковные дела и принимает на себя хоть толику духовной власти, для Церкви неизбежны беды. Это вбивалось в общественное сознание как «православная» аксиома. Удивительная картина: хотели того вожди славянофилов или нет, но, выступая ярыми противниками западников и либералов, они вскоре солидаризировались со своими исконными оппонентами в отрицании Русской государственности, выросшей в Церкви и из Церкви. Не удивительно поэтому, кстати сказать, что печатные издания славянофилов систематически закрывались царским правительством по причине их антигосударственной направленности.

В данном случае неважно, что мотивы существенно разнились: либералы воевали с государством во имя свободы личности и гражданского общества, а славянофилы – в целях ограждения от государственной машины органического единства русской общины[271]; результат был единым. Для них стало делом принципа избавить Церковь от государственного попечительства, поскольку «государственная опека, – как утверждал И.С. Аксаков, – усыпляет бодрствование и бдительность Церкви»[272].

Для подтверждения этого вывода приводилось множество негативных примеров, правда, имеющих к реальной истории самое слабое отношение. Лишь имея весьма отдаленное знание истории христианской цивилизации можно утверждать вслед за замечательным патриотом (и великие люди не свободны от банальных ошибок) И.В. Киреевским, будто в Византии Церковь была редко покровительствуема государством, поскольку верховная власть обычно находилась в руках еретиков – ариан, монофизитов, монофелитов, иконоборцев или униатов. Царя же Иоанна Васильевича Грозного (1533–1584), решительно вмешивавшегося в дела Русской церкви, И.В. Киреевский вообще считал еретиком, приводя в качестве доказательства акты Стоглавого Собора 1551 г. (странный, мягко говоря, довод), созванного самим же Грозным, и гибель святителя Филиппа (день памяти 9 января)[273]. Гибель, приписываемую Грозному, в действительности, по мнению авторитетнейших исследователей, едва ли имевшего к ней какое-либо отношение. Трудно найти большее смешение понятий и событий…

Однако, рассуждая о необходимости восстановления «свободы» и автономии Церкви по образцам Московской Руси, они забывали сказать, что никогда в нашем Отечестве такого положения дел не существовало. Так, еще при организации Стоглавого Собора 1551 г. (т. е. с того времени, когда вопросами церковного благочестия наряду со священноначалием стала заниматься только что возникшая царская власть) была учреждена специальная предсоборная комиссия, которая обрабатывала и готовила материал для передачи членам Собора. Аналогично обстояли дела при подготовке Соборов 1572 г., а затем Соборов, созываемых для рассмотрения дела патриарха Никона (1657, 1666, 1667 гг.). Характерно, что уже тогда эта комиссия формировалась не из клириков, а из государевых служивых людей. То есть всегда при подготовке очередного Собора перечень вопросов для обсуждения, материалы к нему и даже проекты решений подготавливались заранее аппаратом царской власти.

«Весь процесс выработки соборных решений и постановлений, – подытоживал известный исследователь, – всегда находился в прямой или косвенной зависимости от государя, и в большинстве случаев служил официальным выражением царских намерений и желаний в сфере церковных дел. То же нужно сказать и об окончательных постановлениях Соборов, получивших потом силу закона». Как видим, Церковь времен Московской Руси также не была свободна, мягко говоря, от государственного влияния[274].

Впрочем, некоторые альтернативные тенденции, формировавшие иные практики, все же имели место. Особенно при таких сильных патриархах, как Филарет (1619–1633) или Никон (1652–1666) и временно-слабой верховной власти: например, при царях Михаиле Федоровиче (1613–1645) и Алексее Михайловиче (1645–1676). Но были ли эти практики всегда и во всем благочестивыми? – вопрос, ответ на который носит далеко не однозначный характер.