Царство и священство

Дело заключается в том, что организация устройства Русской Церкви далеко не во всем копировала формы церковной жизни, возникшие на православном Востоке, как в принципе это должно было бы быть. И это имело самые негативные последствия для нашего церковного быта и управления. Обратим внимание на то, что канонов Православной Церкви, напрямую регулирующих вопросы созыва Соборов, немного: 4, 5 и 6-й каноны I Вселенского Собора, 37-е Апостольское правило, а также 12, 14, 19 и 20-й каноны Антиохийского Собора. Однако они говорят либо о выборных Соборах, созванных для хиротонии нового архиерея, либо о Соборах митрополичьих округов, т. е. провинциальных Соборах[275].

Статус Собора подчеркивается специальным указанием в 14-м каноне Антиохийского собора на то, что на провинциальный Собор могут быть приглашены епископы из соседних митрополий[276]. Это естественно и понятно. Когда в древнее время возникала необходимость обсудить важные проблемы, возникавшие в ходе распространения христианства, местами собраний становились политические центры провинций – митрополии. К слову сказать, уже тогда сессии Соборов проводились по тем же правилам, которые соблюдались на собраниях Римского сената и местных муниципальных собраний[277].

Однако с момента своей автокефалии (не говоря уже о более ранних периодах, когда она сама являлась митрополией Константинопольской патриархии) Русская Церковь никогда не знала митрополичьих округов[278]. При царе Феодоре Алексеевиче (1676–1682) и по его инициативе в 1682 г. была предпринята попытка перехода на канонические основы деятельности путем расширения числа епархий (которых всего-то насчитывалось 23 на всю Россию) и создания митрополичьих округов. Но ее решительно провалили русские архиереи под явно надуманным предлогом. И вплоть до последних лет это положение вещей продолжало оставаться неизменным, несмотря на свою очевидную неканоничность. В результате, как до 1917 г., так и позднее, статус митрополита утратил свое первоначальное значение и стал просто почетной личной наградой конкретного архиерея[279].

Соответственно этому возникла ситуация, когда не патриаршее или синодальное управление уничтожало малейшую инициативу снизу, парализуя движение жизни своим бюрократическим аппаратом, а сама церковная жизнь утратила многие былые признаки солидарной, соборной работы на уровне рядовой епархии.

Таким образом, мы сами не допустили той практики, которая с древнейших времен сформировалась на Востоке как ординарная. И ее «национальная» интерпретация у нас привела к появлению соборного суррогата в виде некоего органа при патриархе из числа постоянно командируемых в Москву архиереев, проживавших в столице от 1 до 3 лет для обсуждения государственных и церковных дел. Разумеется, в течение всего этого времени отсутствующий архиерей не мог должным образом управлять собственной епархией. Да и его деятельность в столице также являлась не столь эффективной, как того желал патриарх и правительство. Это был, конечно же, коллективный орган, но отнюдь не соборный. А о Соборах внутри епархии и речи быть не могло по причине того, что никаких иных полноценных архиереев, кроме правящих, в них просто не существовало.

Так к какой практике времен Московской Руси нам предлагают вернуться? И нужно ли вообще желать ее реставрации? Достаточно напомнить, что ее результатом стал Раскол, едва не погубивший Московскую Русь и вырвавший из лона Церкви сотни тысяч, миллионы крепко верующих христиан. Напротив, в течение 200-летнего Синодального периода, на фоне расцвета секулярных, атеистических и прямо богоборческих идей как в Европе, так и у нас, Русская церковь пережила невиданный подъем, локализовав старый Раскол и не допустив новый.

Что же касается вопроса о бюрократии, то и сегодня, согласно п. 3 главы III Устава Русской церкви, аппарат Святейшего Синода несет ответственность за подготовку и проведение Архиерейского Собора – высшего органа иерархического управления нашей Церкви. Нет никаких сомнений, что подготовка работы этого органа осуществляется по единым лекалам, известным с древнейших времен – ничего нового здесь не придумаешь. Но разве это дает повод окрестить такое положение дел церковной бюрократией?! И если для кого-то – да, то чем тогда церковная бюрократия лучше государственной?