— Поэтому и попросил в первую очередь тебя — потому что знаю, ты справишься как никто другой. Именно тебе больше всех доверяю в этих вопросах.
— А в остальных?
— И во всех остальных — тоже, — отвечает без колебаний.
И тут же в лоб и без подготовки:
— Зачем ты женщин в это дело втянул? Я о чём тебя попросил, помнишь?
Что можно ответить на такой упрёк?
— Один умный человек… даже мудрый, наверное, опытный, познавший жизнь в не самых лучших её проявлениях, сказал мне однажды, что любовь — это стремление в первую очередь сделать счастливым того, кого любишь. А какое может быть счастье в том, чтобы умирать в полном одиночестве? Ты, отец, слишком сильно любишь свою семью, чтобы травмировать их, но забываешь, что и они тебя любят!
Я вижу едва заметную улыбку на его лице. Он старается скрыть её, но она, непокорная, рвётся наружу.
— И ты тоже любишь? — внезапный вопрос.
— И я тоже.
И он обнимает меня. Крепко. Так крепко, как может обнимать сына только отец. Я тоже обнимаю его. И долго не могу разжать своих рук…
Глава 14. Это страшное слово «Декомпенсация»
Отец передаёт свои дела быстро — я уже давно знаю, как всё устроено в его компании. И он, конечно, прав — лучше меня вряд ли кто-либо станет работать в его интересах. В нашу последнюю встречу он сообщает мне свою озабоченность моей героиновой зависимостью, но прямо не говорит:
— Я набрался наглости попросить Софью кое о чём. Она позвонит тебе, а ты сделай мне ещё одно одолжение — прими то, что она тебе даст.
Я давно уже понял, что изъясняться загадками и полунамёками — любимое отцовское развлечение, и именно поэтому из всех возможных вариантов предположил, что единственный дар, который Софи может мне преподнести — это её медицинская, но главное, человеческая помощь в избавлении от моего змия.
Ровно через день после отцовского отъезда Софи звонит на мой новый американский номер:
— Привет. Кое-кто обещал зайти ко мне анализы сдать.
— Времени пока нет, отец нагрузил.
— Я знаю, но отец также попросил тебя ещё кое о чём, кроме работы. Помнишь?
— Помню…
— Так что давай, через час я тебя жду. Это не отнимет много времени — я сама у тебя возьму всё, что нужно. Девочки в лаборатории сделают для меня без очереди.
— И мочу тоже? — стебусь.
— И мочу! — отвечает без колебаний. — Если хочешь меня смутить — не получится. Я, конечно, пирожок не ела, одной рукой препарируя труп в морге, но и твоя моча меня не напугает! — смеётся.
Смех — это хорошо. Это шаг на пути к преодолению того, что нам обоим так сильно нужно преодолеть. И если бы это так легко и просто решалось как героиновая зависимость…
Результаты моих анализов мы узнали в тот же день:
— Знаешь, я удивлена, но ты здоров как бык! Кровь в норме, моча… — подчёркивает паузой и улыбкой, — тоже. Сердце крепкое, такому даже космонавт позавидует. Ты вплотную занимаешься этим, наверное, не так давно? Потому что у героиновых обычно картина другая.
— Ты откуда знаешь?
— С коллегой тебя обсуждали. Вернее, твои анализы!
— Около полугода.
— О! Ну так это совсем не срок! Выпутаешься, не боись!
— Да я и не боялся.
— В общем, у нас два варианта: ты ложишься в стационар — я договорюсь с коллегами в реанимации: папа в этот госпиталь такие деньги вливает, что они не посмеют отказать, и под наблюдением переживаешь абстинентный синдром.
— Второй вариант?
— Второй вариант возможен благодаря твоим таким замечательным анализам и небольшому стажу: если пациент на героине до года, ломку можно пережить и дома, но при условии нахождения рядом медработника.
— В роли медработника кто?
— Ну, у нас в семье есть один, и папа попросил его о содействии, так что этот медработник готов подписаться.
— А этот медработник в курсе, что героиновые наркоманы во время ломки потенциально опасны?
— В курсе.
И мы смотрим друг на друга, глаза в глаза. Вот он момент истины: она доверяет, не боится. Значит, простила…
— Я подумаю над своими вариантами, можно?
— Ну, разумеется, — с улыбкой.
А вечером того же дня я пишу ей:
Мне стыдно и неловко, что она увидит меня в одном из самых унизительных состояний, но одновременно испытываю какой-то извращённый кайф, предвкушая всё это. Будто хочу очиститься, показать ей, во что она была так… отчаянно влюблена. Странное удовольствие нахожу в том, чтобы опустить себя в её глазах ещё ниже, хотя куда уж? Софи видела меня в обличии зверя, теперь увидит ничтожеством. Она будет испытывать отвращение к моим физическим страданиям и неприглядностям, к слабости моей воли и покорёженности психики. Мы оба знаем все стадии декомпенсации и сознательно идём на это вместе.
А если отбросить в сторону все мои наркоманские рассуждения, то я просто хочу, чтобы она была в этот момент рядом.
Мы договариваемся начать процедуру в понедельник, но я делаю последнюю инъекцию ещё в субботу, поэтому к моменту прихода Софи у меня уже полная первая стадия абстинентного синдрома.