Царство

Гаюк самодовольно улыбнулся: что же, этот полноводный «поток» не остановит его воинов. Особенно если переправу наводят орусуты-бродники – не зря он настоял, чтобы полторы тысячи мужей их присоединились к его тумену, ой не зря.

Четыре чингизида покинули землю булгар десять седмиц назад, как только стаял снег и почва немного просохла, чтобы удержать копыта легких степняцких лошадок. Каждый из царевичей повел на юг собственную тьму. Монголы, тюрки, хорезмийцы, сами булары и кипчаки, прежде всего из враждующих с восточными ордами токсобичей, широко растеклись по донской степи, изгоном обрушившись на рискнувшие остаться в здешних местах половецкие кочевья.

Еще прошлым летом и осенью Гаюк и Мунке, а также покойный ныне Кадан и Бучек обрушились на половцев, разбив их в серии многочисленных стычек. Котян же, последний влиятельный хан западных кипчаков, старательно избегал большого сражения и сумел увести часть своего народа за горы, в земли бачжигит, к кагану Бела. Но не все половцы покинули степь вместе с ханом, а кто-то и вовсе успел вернуться, и этой весной они вновь испытали на себе свирепую монгольскую ярость.

Нукеры братьев-темников гнали кипчаков перед собой, словно диких зверей во время загонной охоты – гнали их к разлившемуся по весне Дону. В то время как упрежденные монголами бродники намертво заперли броды через полноводную реку. Оказавшись в смертельной западне, половцы приготовились подороже продать свои жизни, но Гаюк, старший из чингизидов в Южном походе, проявил мудрость, предложив обреченным вступить в тумены монголов. Всем мужчинам, от мала до велика, оставив в степи лишь женщин и детей, – и те вынужденно уступили, не имея никакого выбора. Поверившие в посулы о щедрой добыче и понимающие, что их семьи теперь на положении заложников, кипчаки будут храбро биться под знаменами чингизидов, а те бросят их вперед, на самое острие атаки, против зихов, асутов и тех же кипчаков…

Правда, такому неожиданному повороту возмутились бродники, потерявшие многих воев, защищая переправы от прорывающихся половцев. Но разве их возмущение могло на что-то повлиять? Самые неуступчивые и говорливые стали короче на голову, и сразу присмиревшие «союзники» уже без сопротивления дали нукеров в тумены чингизидов.

И вот сейчас три тысячи кипчаков из весеннего пополнения первыми заканчивают переправу на противоположный берег Кобана. Правда, орусуты не смогли найти удобного брода через незнакомую им полноводную реку, берущую свое начало в горах и подпитываемую ледниками. А при переходе через тот брод, коий им все же удалось обнаружить, лошади едва поднимают головы над водой. Да и течение здесь слишком сильное. Но зато бродники быстро нарубили деревьев в лесистой пойме Кобана и принялись сноровисто сбивать плоты, после чего умело повели их к противоположному берегу. Жаль, что полный трудов день короток и солнце уже клонится к закату… Но до наступления ночной тьмы еще хватит времени, чтобы половецкие тысячи закончили переправу. Оставшаяся же часть заметно выросшего тумена закончит переправу завтра.

Между тем даже с высоты кургана в близлежайшей степи не видно зихов. Ни войска, ни крошечного конного разъезда. А значит, испугались трусы, испугались монгольской мощи!

А ведь тумен Шибана еще только идет к переправе. Очевидно, это будет легкий поход!

…Теплая ночь над лагерем Гаюка прошла спокойно – лишь смех довольных, накормленных от пуза жирной шурпой из баранины нукеров раздавался внизу, у подножия холма, на котором чингизид велел ставить свой шатер. Однако к утру сладкие грезы старшего сына Угэдэя, в коих он сам видел себя на троне великого кагана, сменились вдруг волком, подкрадывающимся к чингизиду с юга. Волка со вздыбленной шерстью, свирепо оскалившегося и угрожающе рычащего, от одного вида которого у будущего властителя монголов побежал холодок по коже… А потом волк завыл.

И Гаюк проснулся, с суеверным ужасом вслушиваясь в многоголосый вой, как кажется, тысячи свирепых хищников. Боясь увидеть, что злая воля местных божеств привела все волчьи стаи окрестных степей к его лагерю, чингизид выбежал из шатра, безостановочно повторяя: «О великий Тенгри, спаси нас, спаси!».

Но то, что воочию узрел темник, было пострашнее, чем даже сотня волчьих стай. В еще очень густых, практически непроглядных сумерках, начавших лишь понемногу сереть на востоке, пред его взором предстали сотни – нет, даже тысячи движущихся огней. В течение всего нескольких ударов сердца, загораясь один за другим, они полуокружили с берега лагерь успевших переправиться половцев. И все это под бесконечный волчий вой с противоположной стороны Кобана – с юга, со стороны владений зихов.

А еще пару мгновений спустя сотни подожженных стрел горцев одновременно взвились в воздух, описав широкую дугу, и обрушились на стойбище кипчаков, чьи дозоры, как видно, вырезали перед самым рассветом. Шатры и кибитки половцев загорелись буквально на глазах, подсвечивая мечущихся при всполохах пламени нукеров, и на следующем залпе все еще по-волчьи воющие зихи уже не зажигали стрел.