Царствование Филиппа Красивого

Тем временем Бонифаций понял, что его ультиматум ник чему не привел. Король не уступил ни по одному вопросу, и в первую очередь по вопросу о разрешении французскому духовенству присутствовать на Соборе в Риме. Поэтому Папа вынес ему наказание в виде отлучения от Церкви и если Филипп не покается, этот приговор должен был быть обнародован по всей стране[936]. Немного позже (30 апреля), признавая Альбрехта Габсбурга избранным императором, Бонифаций осудил гордыню французов, которые утверждали, что над ними нет господина кроме короля, хотя, юридически, они конечно же должны подчиняться императору. Но это была лишь пустая риторика. Не более значимым было и провозглашение Папой освобождения всех жителей западных пограничных земель империи от оммажа, который они ранее дали королю Франции[937]. Все эти действия просто показали, что Бонифаций все еще был убежден, что он может заставить Филиппа уступить путем умножения угроз.

Филипп принял идею созыва Собора для низложения Бонифация в марте, но не предпринимал никаких конкретных действий до июня, когда папский посланник с письмами об отлучении короля от Церкви был арестован в Труа. 13 июня король созвал большое собрание баронов и прелатов в Лувре. На этот раз главным оратором был Гийом де Плезиан, зачитавший формальный, но довольно краткий набор обвинений против Папы. На следующий день он повторил все причины для сомнений в том, что Бонифаций был законным Папой (и здесь были приведены некоторые правдоподобные аргументы), а затем перешел к длинному списку обвинений Бонифация в ереси, сексуальных извращениях и преступлениях. Одного примера достаточно, чтобы проиллюстрировать качество этих обвинений. Бонифаций говорил, что он предпочел бы быть собакой, чем французом, а всем известно у собак нет души, в то время как даже у самого жалкого француза она есть. Отсюда вытекало, что Бонифаций не верит в бессмертие души и является еретиком[938].

Истинность или даже обоснованность обвинений не имела для собрания большого значения, главное, что они были достаточно серьезными, чтобы оправдать обращение к Вселенскому Собору. На последнем собрании присутствующие миряне согласились поддержать требование созыва Собора; духовенство колебалось, но на следующий день сдалось и согласилось, что собор необходим, "чтобы позволить Папе показать свою невиновность". Епископ Отёна отказался присоединиться к этому действию, но его не стали преследовать, а вот аббат Сито, который также отказался, был арестован и, в конце концов, низложен[939]. Однако подавляющее большинство французского духовенства поддержало идею созыва Собора. За последние пятнадцать лет прелаты Франции поняли, что король может дать им больше или навредить им больше, чем Папа. Вмешательство Святого Престола не спасло их ни в 1290, ни в 1297 годах, а уступки королю напротив сохранили и даже расширили некоторые их привилегии. Нищенствующие монашеские ордена, само существование которых зависело от Папы, могли глухо роптать, но в остальном никакой оппозиции не было. Лучше было служить самому христианскому королю, чем Папе, чье избрание можно было оспорить, а политика которого представляла сомнительную ценность для французской Церкви.

Филипп закрепил свою победу с помощью серии региональных собраний, на которых отдельные священники, бароны и общины присоединились к требованию созыва Собора. Пропаганда и угрозы недовольством короля, конечно, сыграли свою роль в обеспечении этих согласий, но, как было сказано выше, они выражали основные настроения политически сознательных людей Франции. Были бунты по поводу налогов, обесценивания монеты, конфликтов юрисдикций, но в поддержу Бонифация VIII бунтов не было.

Для Папы было бы благом, если бы он понял, как мало у него поддержки. Но он продолжал обличать Филиппа, и, действительно, после собрания в Лувре и поддержки требования созыва Собора трудно представить, какой другой курс он мог бы избрать. Ряд второстепенных актов подготовил почву для издания буллы Super Petri solio, в которой Бонифаций заявил, что Филипп был автоматически отлучен от Церкви за то, что не позволил французским прелатам отправиться в Рим (и за то, что дал убежище Стефано Колонна), и что, как следствие, он таким образом потерял всякую государственную власть и всякое право на верность своих подданных[940].