ЦДЛ

Аэропланы, аэропланы, аэропланы, аэропланы, аэропланы…
Смерти считает штабная крыса…
Четвертый батальон, п-простите, накрылся…

Это будет впечатляющая картина, особенно в танке – женщина будет визжать и плакать. Поэт! – уже окончательно уверовал в себя Одиссей Моисеевич. – А если бы еще быть чуток обгорелым, эдак в четверть анфаса, как большинство танкистов на последней войне, – впечатление было бы куда эффектней, но ничего, и так сойдет. И так все будет в лучшем виде…

А в это время в Париже кто-то из наших вышел на площадь Согласия и не соглашался, а, напротив, внятно произносил: «Французы, вы мне не нравитесь! Вы мне не нравитесь, французы? – переспросил он себя и, кивнув, продолжал: – Лакеи вы, и язык у вас лакейский – силь ву пле!..»

И перекликался с ним Кока Кузьминский, но уже в Вашингтоне, произнося свое знаменитое «Бляди и джентельмены!». И я еще в Европе даю интервью: «Мне здесь нравится все, даже то, что не нравится!»

А в Нью-Йорке шел дождь. И по 42-й ходили, можно сказать, заплаканные шлюхи. Молодые и старые (не менять же им на старости лет свою профессию!). И лишь две стояли, никуда не спеша. К ним-то и подошел Одиссей Моисеевич со своим «Подарите мне власть над собой!». «Что?! – удивились шлюхи, – над двумя сразу?» «Нет, я обращаюсь вот к этому ветерану», – показал он на одну из них, что стояла под зонтом одноного (ну никакой техники безопасности у блядей! – наверно, подумал он содрогаясь). И действительно, бедняжка напоминала однобедренный треугольник в этом и без того четко расчерченном мире, где так одиноко и одноного. Немного поторговались и всплакнули о былом.

– Понимаешь, ему трудно отказать, даже когда он не просит, – сказала одноногая своей подруге и явно на что-то решилась.

Сафари

– …Счастливцы – это те, кто давно счастливы. А я недавно, – подбегает кто-то после кого-то и зачем-то, – чертовски несправедливая жизнь, но все же прекрасна!

– Да, но каждую минуту умирают люди, – говорит этому нью-счастливцу мадам Статистика, которая вечно крутится возле нас.

– Наша задача сделать так, чтобы они умирали каждый час! И вообще отвечать я тебе не обязан, – и он ссылается на 5-ю поправку к американской конституции и подваливает к следующей группке. Видимо, он был как в Индии – кандидат философии… провалившийся. Там и провалившийся все одно кандидат.

– Есть ли жизнь после жизни? – спросил я себя-невидимку (приехал – и пока послефанфарная тишина).

– Той, что была в России? – спрашивает Бах.

– Нет, вообще. Как-то я прочитал отчеты Муди – очень интригующие отчеты. Там абсолютно не верят в жизнь после такой жизни. Но, судя по интервью, которые этот самый Муди берет у только что вернувшихся с того света, какая-никакая, а все же существует на небе жизнь, не сказать чтобы очень уж безоблачная (тут не надо быть метеорологом, чтобы глянуть на небо), но лучше, чем ничего… Не далее чем вчера оттуда возвратился еще один. И первое, что он сказал: «Зачем вы меня оживили?» Я уже не говорю – сколько ему за реанимацию придется платить. «Боже, как же мне было там хорошо!» – заплакал он, оказавшись в привычном ему с рождения мире. И глаза его болезненно расширились…