Не детская игрушка с цветными стеклами, а обширное пространство со сменяющимися при малейшем вздохе, при слабом движении, при попытке повлиять на положение вещей объемными красочными картинами. Он не успевал до конца погрузиться в одну, как на смену ей заступала другая, нависала третья, а сбоку теснила четвертая. Выстроить сколько-нибудь разумную цепь причин и следствий было невозможно, все же сон есть сон. Однако даже во сне эта неспособность охватить картину целиком раздражала и болезненной занозой торчала в мозгу. Сверкающие башни какого-то земного мегаполиса вонзались в ясно-синее небо, вокруг них пчелиным роем кружили летающие машины. Без перехода действие перемещалось в сумрак трансконтинентального туннеля, в кабине почему-то было битком народу, все сидели неподвижно, как манекены, уставясь пустыми глазами на серую ленту автострады. Аккуратно подстриженный газон перед воротами старинного особняка украшен был вымпелами и лентами, из дома выходили люди в праздничных костюмах, все они были Жаркову знакомы, все радушно его приветствовали, и при этом он не мог вспомнить ни единого имени. Стоило ему ответить на пожатие женской руки в тонкой кисейной перчатке, как мир сделался черным и бездонным, звездные поля простирались в бесконечность, снизу вверх и наискось восходил подсвеченный далеким светилом красно-черно-синий пузырь безымянной газовой планеты, и падение приобретало угрожающие темпы. В замкнутом пространстве между сходившихся высоко над головой бронированных стен установлен был круглый стол, в воздухе парили призрачные экраны, рассыпаны в беспорядке архаичные бумажные карты, валялись початые емкости с прохладительным, люди стояли перед этим хаосом с напряженными застывшими лицами, судя по выражениям которых ничего хорошего не происходило и в обозримом будущем не ожидалось. Жарков находился среди этих людей и в то же время наблюдал за ними с некоторой высоты, как за театральным действом, когда наступила кульминация и вот-вот будет произнесена ключевая фраза, которая принесет понимание всех уже случившихся картин и актов и заложит основу для последующих, и станет по меньшей мере понятно, с чем приходится иметь дело, с трагедией или драмой, а то и – не дай, не приведи – с фарсом…
Что-то постучало в сон извне, и калейдоскоп рассыпался утратившими вмиг всякую живую яркость стекляшками, а в образовавшуюся на его месте расселину восприятия вошел зверь.
Он явился из чащи на свет костра и замер, медлительно поводя уродливой башкой, словно стараясь прояснить ситуацию с меню на ужин. Неаккуратно, как бы даже избыточно лохматый, массивный и в то же время ощутимо проворный, размером и статью он был сопоставим, однако же, с крупным комодосским вараном, но более никакого сходства ни с одним земным созданием в нем не наблюдалось. Предполагалось, что вся опасная фауна давно покинула театр военных действий, благо до центральных лесных массивов континента бои пока не докатились. Очевидно, это было поспешное суждение.
Первым очнулся граф.
– Плебей! – завопил он. – Уносите ноги, несчастный дурак, нам все равно конец! Это
– Бегите, Жарков! – подхватила Плагупта. – Поднимайте задницу и дуйте к своим! Это чертов
– Оружие! – стонал Карранг. – Самое паршивое… хотя бы застрелиться… Как я мог?!
Жарков уже был на ногах. Он выдернул из огня тлеющую ветку, очертил в холодном воздухе знак бесконечности. Пламя занялось.
– Пшел прочь! – рявкнул Жарков, выставив ветку перед собой. – Кому говорят, скотина?!
– Да ему похрен на огонь! – истерически захохотала паучиха. – Броня в кулак толщиной…
В подтверждение этих слов зверь опустил башку и молча ступил в костер. Взорвавшийся сноп искр на короткий миг превратил картину происходящего в линогравюру. Жарков успел разглядеть в деталях отверстую пасть с ровной пилообразной улыбкой, несолидный пятачок носа, глубокие борозды вдоль мохнатого рыла… пустые глазницы.
Зверь был слеп. Верхняя часть башки превратилась в кору из спекшейся брони и шерсти. Зверь был ранен, выжил, но утратил способность ориентироваться в пространстве. Вместо того чтобы отступить в глубину леса, он вышел на запах еды.
Костер и вправду его не беспокоил. Сказать по правде, зверь его попросту растоптал.
– Плебей, дурень!..
– Глупый мальчишка!..
Жарков отбросил бесполезную ветку. Вскинул руки над головой, стремительно и плавно опустил их по широкой дуге и свел перед собой ладонями наружу.
«Здесь ад. Здесь бездна. Пустота и страх».
Зверь остановился с поднятой лапой, на которой зловонно тлела шерсть.
«Нет добычи. Нет жизни. Нет ничего, кроме смерти».
Зверь попятился. Он был в растерянности. Чутье сулило ему заманчивые удовольствия, рефлексы бунтовали. Неуклюже развернувшись, зверь галопом ускакал в чащу.
Жарков уронил руки и осел на колени. Он был пуст, как пивная бутылка посреди доброго застолья.
Позади него шумно выдохнула и выругалась паучиха.
– Да вы полны сюрпризов, Жарков, – с восхищенной иронией заметил граф.