Целомудрие миролюбия. Книга вторая. Перводевственник

Несколько минут всего прошло, но сколь отчетливо раскрылся незнакомый человек. Голубизна его глаз схожа с небом, всё в нем такое русское, такое откровенное, особенно неожиданная радость, которую сложно осмыслить, ещё труднее описать. Словно у него очень мало времени, а нужно столько всего сказать, и место – остановка, и прохожие мешают, взирая на него как на городского сумасшедшего, ведь это столь жизненно важно для него, оставить частицу себя в памяти хорошего человека. И он выбрал правильного человека, ведь Миролюбов запомнит его, сравнит с персонажами Николая Гоголя, Федора Достоевского, или же Льва Толстого. Но этот Александр Борисыч не выдуман, а живет вот здесь, рядом. Пускай он не прославился как выдающийся художник, или как виртуозный музыкант, его чудаковатость сама по себе творение искусства жизни. Может быть, он различил в Миролюбове себя молодого, и ему радостно стало от знания того, что его образ живет среди людей, которые для него менее интересны, чем люди творческие.

Александр Борисыч уходит, пытаясь жестами показать своё одобрение художнику, резко крестится, видимо так до конца не поняв, кто перед ним, музыкант, художник, или может быть священник.

Кого только не удается встретить на остановке, ведь это место встреч и расставаний, надежд и разочарований, место радостей и горя, место, где можно укрыться от дождя, место, где можно накормить бездомную кошку, остановка это особенное место, где люди останавливаются и начинают замечать друг друга.

В этот теплый летний вечер солнце светило ярко, ослепляло, окутывало белым мягким туманом. Дабы не жмурить глаза, Миролюбов на мгновение прикрыл веки, задумавшись о чём-то добром и невинном, он начал думать о своей девственности. После, вновь открыто воззрившись на мир Божий, он увидел её, деву, чья красота слепит и завораживает не менее ярко, чем солнце. Она одета в белоснежное платье, спускающееся до щиколоток, обута она в белые туфельки, её плечи сокрыты, но мраморные ручки обнажены. Её светло-русые волосы россыпью лежат на ровной спинке, кончиками касаясь поясницы, в ней нет ничего инородного, никаких красок на её милом личике, и по всему виду она ровесница созерцателя, который словно увидевший чудо, позабыл обо всем постороннем. Он почувствовал, что они знакомы всю жизнь, словно родились в один день, как брат с сестрой жили вместе неразлучно или всегда были верными друзьями. Казалось, они составляют одно целое. Отчего Миролюбов, чувствуя сие неизъяснимое явление, подошел к ней, и та в ответ обернулась, успокоила его своими небесного цвета очами. Некоторое время они не говорили, оба молчаливые по характеру не спешили нарушить тишину, будучи противниками всякого насилия и вторжения, они прибывали в мирном созерцании. Ведь глаза тоже способны говорить и порою они красноречивей слов. Наступил один из таковых жизненных моментов, когда время замерло ради одного неповторимого первого взгляда.

Смиренный, он не посмел ни слова вымолвить, лишь мысленно обращался к своей единственной возлюбленной. Ведь она образ его девственности, она невинность его, незнание женщины в облике девичьем. Ведь мужская девственность имеет девичий облик, всякий девственник именно так её себе и представляет, испытывая к ней невыразимую любовь и обожание. Она также располагает силой вдохновения. Полюбив женщину, девственный мужчина желает увидеть в ней образ своей девственности, если различает сходство между ними, то счастлив он. Если женщина порочна, то она олицетворяет для него разочарование.

Стоило Миролюбову на секунду задуматься, как видение девства пропало, либо дева просто уехала на подъехавшем автобусе, впрочем, не столь важно, главное то, что она будет вечно в нём, ибо он никогда не погубит девство своё достославное.

Тогда родились в нём оное стихотворение:

“Трепет восхищенья”

Боюсь влюбиться в вас,

О чудное невинное созданье.

Вы откровенье для моих усталых глаз,

Трепетная нежность мирозданья.

Пленительных красот девственная власть.

Мной овладела робость тайного смущенья.

Вкусив Амура вдохновенья всласть.

Дерзнул писать усладой восхищенья.

Страшусь влюбиться в вас.

Но минуя дерзновенный страх – люблю.

Я жил впотьмах, почти угас.

Но ныне сердце трепетно дарю.

Покой любви мой милый гений,

Бесценна жизнь души твоей бессмертной.

Пускай перо дрожит мыслью треволнений,

Оно верой наделено непоколебимой и безмерной.

Ибо благо для меня влюбиться в вас.

Позвольте жить мне в мире вашей доброты,

Не вечно, но радостно и час,

Быть свидетелем первозданной красоты.