Цена спокойной жизни

— Боюсь, что дело не в этом, он видит, это точно, да и слышит почти наверняка. Если он вздумает поесть, то и жевать у него получится. Больной, по-видимому, решил оставить этот мир. Нам, полноценным людям, порой просто невозможно представить, как невыносимо тяжело сознавать, что всю оставшуюся жизнь тебе придется провести в инвалидной коляске. Теперь ты никому не нужен, а для близких ты — обуза. Мечты, планы, стремления, будущее — все потеряло смысл. Образование, карьера, женитьба, тихая старость, многие радости будущего превратились в мираж. Это, должно быть, невыносимо, — доктор с сожалением посмотрел на мокрые лица родителей.

Екатерина Андреевна, как и раньше, не могла произнести ни слова. Горе убивало и ее. За несколько прошедших дней ее голова побелела, под глазами и у губ появились новые морщинки. Она постарела на несколько лет.

Арсений Иванович не терял надежды возвратить себе старшего сына и упорно не желал мириться с участью, которую ему пророчили доктора. Ведь он верил во Всемогущего Господа Бога, Который исцелял прокаженных, поднимал на ноги расслабленных и давал жизнь мертвым.

— Что мы можем сделать для нашего сына?

— Ему нужны любовь и внимание. Он должен поверить, что и в таком состоянии он кому-то действительно нужен, что жизнь на этом не кончается. Ему нужно общение.

— Но какое же может быть общение, если он ни на что не реагирует?

— Он слышит, видит и чувствует заботу, при всей его отрешенности все равно когда-нибудь придется обратить внимание на окружающий мир. Главное, чтобы в тот момент, когда это придет ему в голову, рядом оказалось любящее сердце.

— Хорошо, мы постараемся не оставлять его без внимания, — сдавленно проговорил отец и стал прощаться с доктором.

Последующие несколько дней Арсений Иванович провел в глубоком раздумье. Его жена захворала от пережитых потрясений и совсем слегла. К постоянным переживаниям о сыне на его плечи тяжким бременем легла забота о любимой жене. Отягощалась она и его общественными пасторскими обязанностями, которые кроме него никто понести не мог.

На воскресном богослужении, когда вся молодежь церкви была в сборе, он смиренно попросил помощи. Откликнулось более двадцати человек. Молодые люди разбились на группы и решили по очереди развлекать больного, устраивая для него сценки, общения, дискуссии, чтобы он чувствовал себя в центре событий, волей или неволей участвовал в жизни людей, ощущал их внимание и любовь.

Новое утро опять и опять, словно черная туча, вползает в мою жизнь. Сколько можно? Это яркое, радостное солнце сегодня вновь пришло, чтобы издеваться надо мной.

Зачем мне оно? Почему я не могу уснуть и не просыпаться? Во сне я, по крайней мере, могу шевелиться. Во сне я могу жить жизнью настоящего человека. Я не хочу жить в этом мире. В мире, где ты бессилен что-либо сделать, где миллионы людей, но никто не может тебя понять, где много душ, но никто не полюбит тебя. Родители? Что может быть хуже осознания того, что ты обуза для самых дорогих тебе людей? Что может быть хуже, чем чувствовать себя предметом бесконечной печали и несбывшихся надежд? Нет, уж лучше не жить совсем, чем жить впустую.

Федор устал думать. Ему был противен свет и невыносима тьма. Он не желал никого видеть, слышать, не хотел ни с кем разговаривать. Он ждал одного — смерти. Ему надоело, что всякий, кто входит к нему в палату, тут же лезет в душу. Федора удручали горестные излияния родственников у его кровати. Эти чопорные фразы деланным участливым тоном — «мои соболезнования», «какое горе», «мне так его жаль» в этой палате звучали, как «я давно говорила, что такая жизнь до добра не доведет» или «что посеет человек, то и пожнет».

Он мысленно уходил от людей и много думал об этом наедине. Но кому нужна эта голая правда? «Святые» приходили в его палату толпами, они приближались к кровати и подолгу стояли над ней с мрачными лицами. Так люди приходят к памятнику «воинам-освободителям», стоят, о чем-то думают, могут даже пустить слезу, но стоит им отойти от памятника, как они тут же забывают о нем и включаются в обычный ритм своей жизни. Это называется «минутное сострадание». Так соболезнует могильщик, пока закапывает умершего, а на поминальном обеде он уже забывает по какому поводу застолье.

Сегодня уже в третий раз приходила группа молодежи. Он не знал почти никого из них, поэтому это были совершенно чужие ему люди. Федор догадывался, что это отец попросил их навещать его, потому что он сам слишком занят в церкви, чтобы уделять достаточно внимания старшему сыну. Ему было обидно и противно от этого.

Эта группа молодых людей постоянно пыталась привлечь к себе его внимание. Что они только ни делали! И пели, и стихи рассказывали, и кривлялись так, что порой это было даже забавным. Но все это было как-то наигранно, неестественно, поэтому Федор решил не обращать на них внимания и проверить, надолго ли их хватит.

Через некоторое время он заметил, что «работает» не одна группа, а несколько, и что с каждым разом ряды их редеют. Как-то раз он услышал за дверью негодующий шепот: