Цена утопии. История российской модернизации

Высокотехнологичные отрасли не могут возникать в обстановке негативного отношения к фабрично-заводскому производству. Даже теодолиты для реформы Столыпина частью закупали за границей. Стоит ли удивляться тому, что, когда в 1906–1907 годах встал вопрос о строительстве дредноутов, России это оказалось не по силам?

Мы, в отличие от японцев, оказались не в состоянии проанализировать хотя бы итоги Англо-бурской войны и, в частности, оценить значение пулеметов. На весь укрепрайон Порт-Артура их было восемь штук.

Итак, с января 1904 года Россия начала платить по счетам политического инфантилизма. Русско-японская война и прямо спровоцированная ею революция стали концом Утопии.

Витте суммировал это в нескольких строчках:

Российская империя, в сущности, была военной империей; ничем иным она особенно не выдавалась в глазах иностранцев. Ей отвели большое место и почет не за что иное, как за силу. Вот именно потому, когда безумно затеянная и мальчишески веденная японская война показала, что, однако же, сила-то совсем невелика, Россия неизбежно должна была скатиться (даст Бог, временно!), русское население должно было испытать чувство отчаянного, граничащего с помешательством разочарования; а все наши враги должны были возликовать, а враги внутренние, которых к тому же мы порядком третировали по праву сильного, – предъявить нам счеты во всяком виде, начиная с проектов всяких вольностей, автономий и кончая бомбами.

«Отчаянное разочарование» отозвалось и двумя тысячами сгоревших усадеб, и крушением старых представлений об устройстве мироздания.

На новом витке повторились Нарва и Севастополь.

Поражения, после которых происходят реформы.

Одной из емких эпитафий утопии стали слова прусского ученого Рудольфа Мартина, процитированные на 1-м съезде Союза промышленных и торговых предприятий Российской империи в 1905 году А. О. Немировским:

Последний акт великой русской трагедии разыгрался на полях Ляояна и в проливе Цусимы. Главный актер этой трагедии – русский народ – в настоящее время и пожинает плоды после всего того, что вековая история дала ему; и насколько обратный поход Наполеона из Москвы был последним актом в трагедии жизни одного человека, настолько Ляоян и Цусима являются последним актом в трагедии целого народа. ‹…›

Обняв Азию с двух сторон, с одной стороны, железными путями до Тихого океана, а с другой – путями на Индию, эта гордая Империи мнила, что настали минуты, когда весь мир будет у ее ног, когда вся Азия рано или поздно станет частью России. ‹…›

Однако судьбе было угодно распорядиться иначе. В дали азиатского мира на далеких островах жил маленький, почти неведомый желтый народ, которому судьба повелела остановить движение русского колосса. ‹…› Произошел громадный поворот назад этого колосса, а вместе с ним такой поворот в событиях мира, каких мировая история знает не много. ‹…›

Теперь эта гордая империя знает, что ее движение приостановлено, этот гордый народ теперь знает, что его мировые задачи в настоящее время не выполнимы; теперь панславизму конец.

Последняя мысль Мартина оказалась неверной, как выяснилось летом 1914 года.

Другой современник отмечал: