Для этих людей земледельческий труд либо утратил свою привлекательность, либо перестал быть стержнем жизни и основным источником доходов, уступив место отходу и промыслам, либо интенсификация этого труда зашла столь далеко, что им не было смысла менять налаженное молочное, животноводческое или овощное хозяйство, которое с началом реформы часто велось на кооперативных началах, на освоение сибирской целины.
Это значит в числе прочего, что население вполне адаптировалось к экономической ситуации и не нуждалось в такой радикальной перемене, как переселение. То же относится и к немалому числу крестьян черноземных губерний, равнодушных к земледелию, а значит, и к землеустройству из-за хороших промысловых доходов.
В Сибирь ехали те, кто принципиально хотел жить полноценной крестьянской жизнью, но по разным причинам не мог ее вести на родине, и мы знаем, в каких губерниях таких людей было больше всего.
То есть, как видим, кризис не носил всеобщего характера.
2. Идея о том, что земли в России много, только ее следует правильно поделить, была заблуждением – и притом крайне опасным.
Во-первых, полностью игнорировалось то, что ценность земли определяется ее естественными и рыночными условиями, а не только площадью.
Во-вторых, помещичьи земли включали громадные массы лесов и неудобных земель, а главное – земли было особенно много не там, где в ней более всего нуждались. С помощью гигантских латифундий Урала невозможно было увеличить наделы крестьян Центрально-Черноземного района.
В районе острого земельного кризиса некрестьянская земля (за вычетом лесов) к 1905 году составляла примерно 36–40 % площади надельных земель. Так, в Средневолжском районе на 100 десятин крестьянской земли приходилось лишь 37,5 десятин помещичьей земли без леса, в Средне-Черноземном – 36,1 десятин, в Малороссийском – 40,7 десятин. То есть душевая прирезка априори была бы ничтожной, что подтвердила реализация Декрета о земле. Впрочем, еще в 1892 году такой, казалось бы, далекий от этой тематики человек, как философ В. С. Соловьев, пришел к подобному выводу на основании анализа земельной статистики.
3. Но даже если бы земли было много именно там, где надо, империя превратилась бы в огромную всероссийскую общину, а из рыночного оборота выпала бы не только надельная земля, но и бывшая помещичья, ставшая теперь крестьянской. Объем рыночной экономики вообще резко сузился бы.
Крестьяне, получив прирезку, продолжили бы хозяйствовать по-старому, и их шансы на обеспеченное будущее невелики – в условиях натурального хозяйства с примитивным трехпольем, оставляющим треть пашни незасеянной и дающим ничтожные урожаи, агрикультуру не улучшить. Кроме того, вместе с ненавистным помещичьим землевладением деревня лишилась бы многих миллионов рублей заработков.
Я уже не говорю о том, что помещичье хозяйство – не только один из важнейших компонентов экономики страны, источник первостепенных товаров для внутреннего и внешнего рынка, но и источник культуры и агрикультуры, которая в таком случае была бы уничтожена. Эсеров это не заботило вовсе. Только равная дележка земли.
При этом упускается из вида и то, что бедным крестьянам одной прирезки мало. Да, они получат сколько-то земли по определенной норме, но где безлошадные возьмут лошадей и упряжь, а бескоровные – коров? А необходимый сельхозинвентарь?
Далее. Община сохраняется, следовательно, детей рожать по-прежнему выгодно. Вопрос – на какой срок прирезка затормозит новый раунд аграрного перенаселения?
Повысить благосостояние деревни могла лишь интенсификации хозяйства, а для нее была нужна модернизация, было нужно больше капитализма, улучшение транспорта, оживление торговли, рост промышленности и городов.
Начало аграрной реформы Столыпина
После событий 1905–1906 годов власть покончила с «проповедью самобытности» и взяла курс на агротехнологическую революцию.
Глубоко символично прозвучали слова Гурко о том, что с 17 октября 1905 года Россия встала на путь, по которому шли все государства Западной Европы. «Государственный социализм», которым так долго были проникнуты многие действия власти, должно сменить