Цена утопии. История российской модернизации

Во-первых, набирала ход модернизация, были построены 25 тысяч км железных дорог, что изменило экономическую жизнь целых районов. Ценность земли стала расти, железнодорожный транспорт произвел революцию в условиях сбыта сельхозпродуктов, а это стимулировало расширение как помещичьей, так и крестьянской запашки; арендные цены повышались. Во-вторых, в 1880-х годах платежи заметно снизились. Надельная земля была уже не в тягость, работать на ней стало выгодно.

Спрос на землю резко вырос, в деревне появились люди, которые оспаривали земельный статус-кво и требовали общего передела на новых основаниях. Это были те, кто когда-то бросил надел, а также повзрослевшая молодежь, не внесенная в ревизские сказки.

Понятно, что с ними категорически не соглашались крестьяне, вынесшие на своих плечах тяжелые платежи первых лет. Натиск передельщиков был особенно силен в Центрально-Черноземном, Средне- и Нижневолжском районах.

1880-е стали временем жестокой внутриобщинной борьбы за земельное уравнение, сопровождавшейся

тяжбами, жалобами, побоищами, убийствами и поджогами. В ожидании передела прекращалось унавоживание, корчевка пней, окапывание от суслика. К середине восьмидесятых годов… широкая волна насильственных переделов проходит по всему центрально-черноземному и приволжскому району.

Парадигма уравнения снова победила – в русской деревне произошло очередное «раскулачивание». Волна переделов 1880-х годов, безусловно, подкосила нормальный ход жизни деревни и определенно не помогла крестьянам накопить запас необходимой устойчивости перед голодом 1891 года.

В историографии определенного идейного сегмента очень популярны рассуждения о том, что Столыпинская аграрная реформа раскалывала-де крестьянство и усиливала напряжение в деревне. Можно подумать, что до 1907 года она была воплощением социальных мира и справедливости! Например, кровавая волна переделов 1880-х годов обвинителями Столыпина упорно не замечается.

Позволю себе задать вопрос.

Какие представления о справедливости, собственности, правовом порядке, своих правах, а значит, и о своем месте в этом мире могли вынести миллионы русских крестьян, затронутых беспределом конца 1870–1880-х годов?

Правда, этот сценарий прошел не везде: в 58 % общин переделов не было; они так и назывались – беспередельными. К началу аграрной реформы Столыпина в этих общинах жили около трети крестьян. Если 58 % беспередельных общин объединяли 33 % крестьян, а 42 % передельных – почти две трети, то ясно, что не переделялись преимущественно общины, небольшие по численности, где крестьянам удавалось отстоять свои права.

Однако проблемы общинной жизни не исчерпывались наличием или отсутствием переделов.

Когда-то мое знакомство с писателем Н. Г. Гариным-Михайловским началось с основанного на реальных событиях рассказа «Волк» – воистину страшного, даже душераздирающего изображения пореформенной общины. Подлинная история, которая легла в основу рассказа, вкратце такова.

Самарские крестьяне нашли в лесу неизвестного мальчика трех лет. Его привезли в деревню, где он и жил

с тех пор, как приблудная собачонка, по избам. С десяти лет сдали его миром в подпаски, и стал он гонять свиней. Вырос, сам пастухом стал. Приписали его к обществу, стал крестьянином. Охотник до церкви был, выучился у дьячка грамоте.

В этой местности было много раскольников. Однажды мальчика назначили в услужение к приехавшему миссионеру, который стал брать его с собой на беседы с раскольниками, «а потом и одного уж стали посылать. И так он знал святое писание, что раскольник ему текст, а он ему три».

Мальчик сдал экзамен на миссионера, и через три года этот миссионер