Цена утопии. История российской модернизации

В первом случае он за «год-два становится неузнаваемым и особенно, если не обладает сильным характером, превращается под влиянием всяких соблазнов деревенской службы из трезвого, способного и добросовестного крестьянина в пьяницу и сумасбродного, под влиянием власти, дебошира».

Во втором, если он выполняет свои обязанности «добросовестно и честно, не поддаваясь тем бесчисленным, на каждом шагу встречающимся соблазнам, устоять пред которыми может лишь сильный характер, то при первом удобном случае… его неминуемо поджигают и нередко разоряют», что Слепцов и подтверждает многочисленными конкретными примерами.

Итак, недостатки крестьянского самоуправления проявлялись прежде всего:

1) в чрезмерной власти сельских сходов, ставших воистину безапелляционными вершителями судеб крестьян;

2) в невысоких личностных качествах множества крестьянских должностных лиц;

3) в отсутствии единой правовой базы для принятия сельским сходом решений, поскольку писаный закон исключался из крестьянского быта.

В итоге самоуправление, которому предназначалась роль гаранта справедливости в новой жизни крестьян, часто превращалось в подсобный инструмент богатеев в достижении личных корыстных целей.

Что не так с недоимками?

А теперь обратимся к тезису негативистов о том, что рост недоимок говорит о падении уровня жизни крестьян.

Это неверно.

На деле недоимки не являются показателем бедности крестьян, равно как исправные платежи и отсутствие долгов не доказывают их зажиточности. Разумеется, были люди, которым действительно было трудно платить, но это никак не относится к деревне в целом.

Проблема глубже и сложнее.

В основе негативистского подхода лежит мысль о том, что каждый нормальный (рациональный) человек регулярно платит налоги, а если он этого не делает, значит, у него нет денег. Поэтому рост долгов говорит о бедности населения.

Логика уязвимая. Из чего следует, что русские крестьяне в «податном отношении» были рациональными людьми? Наивно думать, что крестьяне не изобрели защитных механизмов, смягчавших тяжесть налоговых притязаний государства, которое веками драло с них шкуру и слишком мало давало взамен. Во всяком случае, о том, что правительство регулярно прощало недоимки, они никогда не забывали. Кроме того, податная дисциплина везде была разной. В одних селениях крестьяне были приучены платить, в других относились к этому спустя рукава.

Статистика недоимок показывает поразительные перепады суммы долгов как по волостям одного уезда, так и по отдельным общинам одной и той же волости. Рядом с безнедоимочными селениями находятся такие, где недоимки равны 5–6 годовым окладам, и разгадку этого феномена не стоит искать в экономической сфере. Налоги в 1890-х были не выше, чем до 1861 года, когда недоимки чуть превышали 2 % оклада, то есть положенных платежей.

Причину непрерывного роста податной задолженности в общинных губерниях следует искать опять-таки в системе самоуправления, неотъемлемой частью которой стало податное дело, основанное на круговой поруке.

На сельском сходе и старосте лежала раскладка по дворам денежных податей и натуральных повинностей (казенных, земских и мирских), ведение счетоводства, контроль за должностными лицами, причастными к общинным финансам, и взыскание недоимок. При этом сход должен был предупреждать накопление долгов и взыскивать недоимки, причем применение мер принуждения должно было идти постепенно, чтобы избежать хозяйственного расстройства недоимщиков.

До 1861 года в государственной и удельной деревне податное дело было под контролем начальства, которое защищало интересы отдельного плательщика от возможного их нарушения общиной. В крепостной деревне эти интересы охранял помещик или управляющий.

Однако в Положении 19 февраля мы не найдем ни слова о контроле над податной деятельностью общины. Отныне раскладка всех сборов и повинностей относилась к компетенции схода, его приговоры признавались окончательными и не подлежащими обжалованию «при обыкновенных условиях». Эта ситуация не имела аналогий ни в каких других сферах российского податного законодательства, которое везде и всюду оберегало интересы отдельных плательщиков от произвола или простых ошибок тех, кто раскладывал подати. Предусматривался порядок и собственно раскладки, и апелляции на нее, как, например, у польских крестьян.

Только с 1889 года земский начальник получил возможность отменять мирские приговоры, составленные с нарушением интересов отдельных лиц, однако лишь по жалобе потерпевших – а жаловаться осмеливались немногие. Удивительно, что почти за тридцать лет после 1861 года правительство не удосужилось исправить эту ситуацию!

Вводя круговую поруку, комиссии ориентировались на реформу Киселева, проигнорировав при этом все, что сделало его мероприятия успешными, – тот же контроль в первую очередь. Результаты оказались плачевными.