РК видели проблему иначе. Сделав общество хозяином надельной земли, они и лишение надела поставили в один ряд с другими мерами взыскания с недоимщиков. Это казалось им справедливым потому, что они исходили из идеи реальной, действительной круговой поруки, при которой долги общины подлежали взысканию в полном объеме путем дополнительной раскладки на все общество, на каждого его члена. То есть если в общине 200 дворов, недоимка будет поделена на 200 частей – на всех, по-соборному.
Как это ни удивительно, Милютин и его соратники верили, что это правило будет свято соблюдаться в десятках тысяч общин, рассеянных на миллионах квадратных верст. Тем самым они, условно говоря, сами подсунули вору даже не отмычку, а просто ключ!
Понятно, что это капитальной важности условие на практике выполнялось далеко не всегда, и наделы отбирались у недоимщиков вне зависимости от того, взыскивалась ли недоимка со всего сельского общества или нет.
Как не вспомнить мысль Головина о том, что реформаторы знали русскую деревню не лучше, чем «внутренность Африки»!
Правда, по закону лишать общинника надела можно было только после того, как опробованы другие, более гуманные меры. Однако следить за исполнением закона в деревне было некому. Здесь применялись, как правило, две меры: продажа движимости и отобрание надела.
Мироеды имели влияние на сходы, и это помогало им отбирать землю у односельчан, нередко делая их безземельными. Чтобы устранить подобный беспредел, Сенат постановил, что сход может лишить домохозяина всего надела только в случае, прямо указанном в законе, то есть если он злостный недоимщик. Тогда сходы стали отбирать не весь надел, а часть его, но такую, что человек уже не мог вести самостоятельное хозяйство.
Поневоле согласишься с П. П. Дюшеном, который жестко заметил:
Крестьянский правопорядок
Я очень часто присутствую в качестве зрителя в волостном суде и вынес полное убеждение в его несостоятельности. Глубоко заблуждение, что у крестьян есть местный обычай. Обыкновенно его создают при помощи ведра вина.
Двенадцатого марта 1905 года, выступая на одном из последних заседаний Особого совещания, Витте сказал: