Цена утопии. История российской модернизации

Безусловно, факт отсутствия переделов сам по себе – плюс. Однако тот факт, что передел мог состояться в любой момент (и не только по желанию схода – например, после указа 1893 года о 12-летних переделах земские начальники часто заставляли крестьян беспередельных общин их проводить!) также подрывал устойчивость владения.

Предположим, что вы все-таки решили покинуть свою деревню – неважно почему.

Если община еще не погасила свою выкупную ссуду, то желающие совсем уйти из нее крестьяне не имели законных прав продать свою полевую землю и усадьбу. Более того, и возможная их продажа, и сам их уход зависел от того, готов ли был мир поручиться, что выплатит остаток выкупного долга. Нередко мир поступал так, как описано в рассказе «Волк», то есть выставлял непомерные финансовые требования.

В общинах, на которых не лежал выкупной долг (например, перешедших на дарственный надел), крестьяне хотя и не должны были просить у мира разрешения на уход, но также не имели законного права продать свой надел и усадьбу – возможность продажи полностью зависела от общины, исключая случаи, когда усадьбу покупал член той же общины.

Крестьяне-подворники были в куда лучшем положении. Независимо от того, выкупили они свои участки или нет, они не должны были просить у общества согласия на увольнение, а закон определял их права по реализации стоимости своей надельной земли.

Тем не менее и с ними случилась характерная история, ярко демонстрирующий уровень правовой культуры российской бюрократии.

Неряшливая публикация переселенческого закона 13 июля 1889 года вызвала неприятное и притом всеобщее недоразумение в местной администрации. Опуская детали, скажу, что если подворный владелец сначала продавал свой участок, а потом объявлял о желании переселиться, то закон был на его стороне и ему никто не мог помешать.

А если он не продал землю, то с ходатайством о переселении он – из-за неверного понимания местными властями закона – терял право самостоятельного распоряжения своей собственностью и оказывался в положении крестьянина-общинника. Естественно, подворники обходили закон и уезжали, но кто сосчитает, сколько денег они не довезли до Сибири, «умасливая» односельчан?

Только в 1901 году МВД разъяснило ситуацию, и этот бред закончился. Но ведь одиннадцать лет крестьяне подворных губерний, лидировавших по переселению, при полном попустительстве правительства, не сумевшего издать закон так, чтобы его поняли собственные чиновники, подвергались несправедливой дискриминации, уменьшавшей их и без того скудный достаток и даже ведшей «к разорению».

Проблемы крестьянства резко усложнились после того, как при Александре III в формирование аграрной политики активно включился Сенат, и упоминавшийся Н. А. Хвостов с компанией в огромной степени усилили правовой хаос в деревне.

В частности, они решили, что подворный и усадебный участок, а также движимость, необходимая для ведения хозяйства, составляют «принадлежность крестьянского двора или семьи, притом семьи не родственной, а рабочей». Поэтому домохозяин оказался лишен права завещательного распоряжения, а его кончина не открывала наследства, если был жив кто-то из числящихся в составе двора.

Соответственно, человек не мог передать имущество тому из своих детей, кто постоянно жил с ним и помогал ему вести хозяйство. Напротив, после его смерти имущество переходило ко всем членам двора, включая и тех, кто жил на стороне и не работал в хозяйстве. Зачастую имущество доставалось дальнему родственнику и даже чужаку в обход близких родных – и только потому, что они числились отдельным двором.

Однако и тут не обошлось без странностей. Нарушая, с одной стороны, столь естественное для каждого человека желание о «посмертном переходе имущества к близким по крови или по привязанностям людям», тот же самый Сенат – в полном противоречии с этим – разрешал, с другой стороны, домохозяину, пока он был жив, не только сдавать упомянутое имущество в аренду, но даже и продавать его без ведома остальных соучастников этой – как бы – общей собственности.

Отмечу, что домохозяином мог быть не только отец, но и старший брат, отчим, боковой родич или свойственник – как старший во дворе. Конечно, это прямо нарушало имущественные интересы младших членов двора. Видимо, не один В. И. Ленин имел в гимназическом аттестате четверку по логике.

Сенатская конструкция подворного владения – вопреки закону 1886 года о регламентации семейных разделов – прямо их стимулировала, усугубляя процессы дробления земли.

Отцы при жизни спешили выделить любимых сыновей, чтобы не попасть в обрисованную выше ситуацию. Иначе тем досталась бы лишь небольшая часть имущества, поскольку весь «рабочий союз в составе двора», в том числе и живущие на стороне его члены, получат равные права на достояние умершего домохозяина.