Цена вопроса. Том 2

— Леня Левитан был им нужен в другом городе для создания совместного предприятия, на которое они будут приманивать нужных им иностранных бизнесменов. У Ленчика личные качества были для этого подходящие, и знания соответствующие, и навыки. А Леня влюбился в свою Катерину так, что уезжать из Москвы ни за что не соглашался. Уперся рогом — и ни в какую. Или с ней ехать, говорит, или не поеду вообще. А заставите уехать без нее — завалю вам всю работу. Одним словом, Леню переклинило. Он понял, что заменить его некем, а время поджимает, нужно ехать, оформлять все документы на открытие предприятия, счета и все прочее, у конторы тоже планы и графики, и с них тоже спрашивают за нарушение сроков. И Левитан стал диктовать свои условия. Дескать, хочу, чтобы Катерина была со мной в качестве законной жены, потому как она беременна моим ребенком. Если же она разведется с мужем, то сын останется с ней, суд с отцами детей не оставляет, и придется брать мальчишку с собой, а как ему объяснить, что у мамы теперь другое имя? И вообще, развод при наличии несовершеннолетних детей — дело небыстрое. А у них сроки горят, время упускать нельзя, потому как эти совместные предприятия в то время появлялись пачками и если нишу кто-нибудь займет, то придется тратить дополнительные усилия на то, чтобы ее освободить, а за это тоже в конторе по головке не гладят. Я так понял, что под собственным именем Катерину отправлять вместе с Ленчиком было нельзя, у западных…

Олег Дмитриевич откашлялся, подыскивая наиболее корректное выражение, которое отражало бы его мысль.

— Скажем так: у западных компетентных органов тоже своя разведка, и получше нашей. Они, прежде чем иметь дело с советским бизнесом, тщательно проверят, что за человек, каково его окружение. Советский бизнесмен — фигура новая, непонятная, не изученная, а потому опасная, требующая осторожности и тщательной предварительной проработки. Допустим, Ленчику соорудят новую биографию, красивую и привлекательную для иностранного партнера. И тут выяснится, что его жена — шалава, которая крутилась в среде ворюг и расхитителей. Хорошо выйдет?

— Не особенно, — согласно кивнул Шарков. — Значит, в интересах решения государственных задач нужно было сделать так, чтобы Пескову не искали ни муж, ни сын. Плюс кого-то нужно было посадить за ее убийство. Правильно я понял?

— Правильно, сынок. И знаешь, что я тебе скажу? Мне стыдно.

— За что?

— За то, что был идейным дураком. За то, что верил в лучшее. Я ведь только потом осознал причину, по которой они мне все рассказали. Сперва даже не удивился, воспринял как должное. Мы — офицеры, мы — органы правопорядка, должны помогать друг другу, какие могут быть секреты между своими? Ну, не буквально такими словами думал, но примерно в этом направлении. И только когда вышел из кабинета, где мне все эту байду поведали, вдруг спросил себя: а с чего это они так разоткровенничались? Могли бы наврать что-нибудь приличное, если уж вообще снизошли до объяснений, а то и просто не обратили бы внимания на мой поход к следователю. И когда я сам себе честно ответил, мне стало стыдно.

Отец снова умолк, уставившись невидящими глазами в мелькающие на экране телевизора кадры.

— Они хорошо работали, — снова заговорил Олег Дмитриевич. Голос у него теперь был надтреснутым и подрагивающим, было видно, как трудно и неприятно ему касаться того болезненного вопроса. — У них на каждого из нас было полное досье, они про всех знали, кто чем живет и чем дышит и кого на чем можно взять. Про меня они знали, что я честный, идейный и трусливый. Что, сынок, не ожидал? Не хочешь про своего отца такое слушать?

Он часто задышал, и на глазах под морщинистыми веками выступили слезы. Шарков ждал, не произнося ни слова.

— Они знали, что я честный, поэтому если они начнут врать, а я почую подвох, то буду копать дальше. И пойду, как говорится, по команде, то есть сперва к своему начальству, потом выше и выше. Это им не особо страшно. Но если я выйду за рамки системы или обращусь к адвокату, который будет назначен на суд, то кто его знает, что выйдет. Поэтому лучше всего сказать мне правду, это безопаснее. Они знали, что я идейный и мне можно заморочить голову сказками о государственных задачах и интересах. И они знали, что я слаб и труслив. Я не хотел уходить на пенсию в звании майора. И я очень не хотел умирать. Мне не интересно, Валерка, осуждаешь ты меня или что… Я с этим стыдом живу уже много лет, притерпелся. Твое сочувствие мне тоже не нужно. Ты спросил — я ответил. Все.

— Но ты же все равно через год ушел в отставку майором, — заметил Шарков. — Что же, они не сдержали свое слово? Не помогли тебе продвинуться?

— Обманули, — снова усмехнулся отец.

Он уже дышал ровно, глаза были сухими.