Цепная лисица

Её Эмоном была чёрная кошка. Тут же подумалось, что плохие приметы про этих животных, вероятно, пошли не просто так.

Девушка тоже обняла Павла, и, через его плечо, поглядела на меня. Её губы, красные, как кровь, сложились в оскал, руки на миг прижали Павла плотнее, точно говоря: “Моё”. Прежде чем я опомнилась, Ведьма уже отступила:

— Кажется, целая вечность прошла. Я соскучилась, — сказала она, с нежностью смотря на Павла. Голос её оказался глубоким и каким-то неприятно-низким, похожим на гудение трактора.

— Вечность или нет, но ты выглядишь как всегда прекрасно! — восхитился Койот. — Всё-таки подстриглась? Длинные волосы тебе очень шли, но и так хорошо. Ты похожа… да, точно! на графиню из старого фильма.

Никогда до этого мига я не видела, чтобы Павел так открыто и искренне кому-то радовался. Его взгляд светился, точно внутри головы зажгли яркую лампочку. — А длинное платье тебе очень идет — одобряю. Как мама?

— Без улучшений… Но ты, смотрю, тоже не в лучшей форме, — Кошка склонила голову и лукаво сощурила глаза. Протянула руку и медленно провела блестящим от чёрного лака ногтем по груди Койота. Узы, как вода, разошлись от её касания:

— Точно, Узы… самые настоящие. А я по телефону и не поверила… Чтобы навестить меня, тебе нужен веский повод, правда? Если бы мы всё ещё были вместе, ты бы не вляпался в такую скверную историю…

Улыбка Павла померкла:

— Давай не на пороге, — быстро сказал он, кинув на меня короткий взгляд. — Да, кстати. Илона, познакомься — это Тина. Тина — Илона. Мы с ней когда-то учились вместе. Она очень талантливый диагност.

Илона посмотрела на меня, будто только увидела:

— Какого милого… лисёнка ты выбрал для Уз. Или это он тебя? По твоим рассказам я представляла её моложе, — нараспев сказала она, и подошла. В воздухе точно разлили сахарный сироп, так приторно сладко пахла Кошка. Она взяла меня за руку. Кожа её была мягкой и прохладной. “Как размороженное куриное филе”, — гадливо подумала я.

— Белая лисичка, интересно… Здорово тебя потрепали. Чего же застыла, боишься? — спросила она, заглядывая мне в глаза. — Совсем ещё ребёнок, а столько уже пережила. Здесь тебе помогут отдохнуть. — Её зрачки расширились, поглощая свет. Стены вдруг пошатнулись, мой рот наполнился вязкой, сладкой слюной и …

— Прекрати, — мягко попросил Койот, отстраняя Ведьму и беря меня под локоть. — Сейчас не время демонстрировать способности. Тем более, Тина прозрела совсем недавно, а потрясений хлебнула с головой.

Илона невинно подняла ладони, изображая, будто сдаётся:

— Уже и пошутить нельзя. Она у тебя смешная и слишком открытая, совсем не учишь её защищаться. В передрягу попадёт — не заметит. Жду вас в гостиной, вы голодные? По глазам вижу что с утра ни крошки в рот не положили. Жду вас тогда, — Подмигнув мне, Илона развернулась и, неторопливо покачивая бёдрами, пошла вглубь квартиры. Вот ведь показушница!

Павел проводил кошку взглядом. Он всё ещё держал мой локоть. Я вырвала его резким движением, вошла в прихожую и сняла пальто. Внутри бурлило негодование. “Какой я ей, к чёрту, ребёнок? Она дай бог на пару лет меня старше! И общается со мной, как с идиоткой!” Койот достал с верхней полки шкафа две пары пластмассовых тапок и протянул мне те, что были поменьше. Взяв их, я прошептала, едва сдерживая негодование:

— Куда ты меня привёл!? Это что, твоя бывшая?

— Она хороший человек, а главное единственная, кто может помочь, не пытаясь сдать нас охотникам, — методично объяснил Койот. — Ей можно довериться. Она любит немного подшутить… Просто не ведись на провокации.

“Значит всё-таки бывшая” — ядовито подумала я. Хоть и не хотелось признавать, но этот вопрос страшно меня волновал. Так, что невозможно было удержаться от едких замечаний:

— Нда, вкус у тебя своеобразный…

Павел ничего не ответил.

Квартира Илоны оказалась такой же странной, как и сам дом. Потолки были высокими, а освещение тусклым, точно местные жильцы не выносили яркого света. Прихожая представляла из себя узкий коридор, параллельный общему. С правой его стороны, каждые три-четыре метра, располагались плотно прикрытые двери, общим количеством — четыре, и пятая в конце коридора. Только за первой из дверей горел свет. Через стеклянную вставку я разглядела скрюченную фигуру, мерно раскачивающейся в кресле женщины, или, скорее, старухи. Она нестройно напевала незнакомую песню:

“Сотни птиц голосят над чёрной рекой,

Поют они песни о смерти чужой,

О разуме, пойманном в стали тиски,

О людях, что жизнь свою губят с тоски…”

На заднем фоне, точно хор змей, шипел телевизор.