Цербер-Хранитель

У нее были шпильки – двенадцатисантиметровые, острые, как стилеты. Они не помогут ей убежать, но, возможно, сгодятся для другого. Несмотря ни на рост, ни на вес, Мила не была медлительной. Туфли она сбросила в мгновение ока и так же, в мгновение ока, сжала одну из них в руке.

Мертвый «дружочек» не стал договариваться, с голодным урчанием он кинулся вперед. Черный коготь подцепил и порвал бретельку Милиного вечернего платья в тот самый момент, когда двенадцатисантиметровый каблук вонзился в подернутый пеленой смерти глаз. Мила закричала от ужаса, отшатнулась, выпуская из руки туфлю. Та так и осталась торчать в глазнице мертвеца – нелепая и ужасная одновременно. А еще бесполезная, остановившая натиск нежити лишь на пару секунд. Впрочем, секунд этих хватило для отступления. Мила бросилась бежать по длинной и темной анфиладе. Она бежала, не оборачиваясь, не тратя силы на крики. Она следовала какому-то древнему, еще из стародавних времен инстинкту.

Кадавр не отставал. Мила слышала шаркающие звуки его шагов, слышала голодное урчание и причмокивание. Наверное, девочка из экскурсионного автобуса слышала что-то подобное. Но теперь было не до воспоминаний и анализа. Быть бы живу…

Харон появился из темноты так же внезапно, как та тварь, что гналась за Милой. Высокий, чуть сутулый, сосредоточенный. Он не стал спрашивать, что происходит, он просто схватил запыхавшуюся, уже почти поддавшуюся панике Милу за руку и толкнул к себе за спину. Она не возражала. Ей сейчас нужна была хоть какая-то передышка, чтобы перевести дух, чтобы осознать, наконец, что происходит. Ей сейчас нужно было крепкое мужское плечо, но не для того, чтобы опереться на него, а для того, чтобы спрятаться за ним.

– Харон, это наш покойник! – Она должна предупредить. Не все так быстро соображают, как она. И освещение тут еще хуже, чем в холле. Харон просто может не рассмотреть страшную рожу нападающего, может подумать, что все можно решить миром. А миром с кадаврами ничего не решить. Совсем-совсем ничего. – Он мертвец!

– Я знаю, – ответил Харон своим механическим, лишенным всяких эмоций голосом. – Людмила, оставайтесь за мной.

Не собиралась она высовываться! Не рвалась в бой с восставшим мертвецом! Хватит с нее испорченной маски и оскверненной туфли! Но она не хотела, чтобы Харон пострадал. По неосторожности или по недомыслию. Не важно! Ей был дорог этот мужик. И если потребуется, она кинется в бой.

– Как скажете, мой генерал!

Харон ничего ей не ответил. Харон кружил вокруг кадавра в каком-то странном, непонятном Миле танце. Движения его были плавными, почти ленивыми. И казалось невероятным, что такое угловатое тело может так двигаться. И трость Харона тоже претерпела изменения, превратившись из стильного и, на первый взгляд, бесполезного аксессуара, в острую шпагу с серебряным черепом вместо рукояти.

А кадавр метался, огрызался, дергал головой. Голова все время заваливалась на плечо, наверное, из-за разорванного горла. А кадавр не хотел отступать, он хотел жрать.

Поначалу Харон просто уходил от этих дерганых атак, уклонялся легко, будто играючи. Миле подумалось вдруг, что этот безумный танец смерти может длиться до самого утра, а утром их всех заберут санитары. Кого в морг, кого в дурдом. Наверное, Харон тоже понял бессмысленность происходящего, потому что, не глядя на Милу, велел:

– Людмила, поднимитесь наверх, дождитесь меня там. Я скоро.

Она понимала, чего он хочет. Он хочет умертвить умертвие без свидетелей. Может быть, даже переживает за ее хрупкую психику. Впрочем, это вряд ли. Харон не способен на переживания. А еще она вдруг подумала, что может быть произошла какая-то чудовищная ошибка. Что они, все трое, ошиблись с окончательным диагнозом, и этот человек на самом деле был еще жив. А то, что ведет себя так странно, так это от гипоксии мозга. А то, что ногти и зубы… Тут у Милы не было научного объяснения. Но был страх, что вот прямо сейчас, на ее глазах, Харон убьет ни в чем не повинного человека.

– А если он живой? – спросила она шепотом.

– Людмила, он мертв.

И словно бы в доказательство этих слов, существо оскалилось, обнажая острые, ничего общего с человеческими не имеющие зубы. И язык у него был не человеческий. Как он вообще помещался во рту?..

– И что нам теперь делать?

– Тебе – ничего. Уходи наверх, я скоро приду.

Наверное, он все-таки волновался, потому что перешел на «ты».

– Я никуда не уйду, – сказала Мила твердо.

Больше Харон с ней не разговаривал и на нее не смотрел, наверное, понял, что спорить с ней бесполезно. Или просто решился на самый последний шаг.

На острое лезвие превратившейся в шпагу трости кадавр насадился сам, когда с голодным ревом бросился на Харона. Харон просто выбросил вперед руку. Небрежный, но смертельно опасный жест. Он даже не выпустил рукоять. Так и стоял с вытянутой рукой, наблюдая, как мечется нанизанное на шпагу существо, как в последней агонии пытается дотянуться до него черными когтями и черным же языком.