Цербер. Найди убийцу, пусть душа твоя успокоится

Ты скрыта не среди толпы,
А средь моих фантазий нежных.
Средь ожиданий неизбежных
Подальше от людской молвы.

В шелках волос, с огнём ланит,

Под маской гордости и страсти —
Молчи. Библейские напасти
Молчанье женщины хранит.

В спальню заглянула Арина Родионовна.

– Чего-то у вас вдруг цветами-то пахнет? – спросила.

– А скажи-ка, матушка, – спросил Донников. – Госпожа Собаньская, красивая такая дама, к барину твоему наведывалась?

– У Александра Сергеевича все мы красивые супротив него, – ответила старуха.

Бошняк взял со стола несколько листков со стихами, поднялся.

– Останьтесь, Фома Фомич, найдите письма, – сказал. – Дождитесь хозяина и препроводите его в Новоржев для разговора.

И, не прощаясь с батюшкой Ионой, вышел из спальни.

Донников, чувствуя неловкость, покашлял в кулак, поспешил за Бошняком. Отец Иона растерянно оглянулся:

– А как же наливка?

Оставшись один, он наполнил три стопки, потёр руки и не торопясь выпил одну за другой.

Бошняк толкнул дверь передней, вышел во двор. Донников нагнал его.

– Этот маскарад Александр Сергеевич придумал весь до последней булавки, – заговорил он. – Там он и будет вместе с Каролиной Адамовной. Не могу я здесь остаться.

– Мои полномочия позволяют вам приказать, – не останавливаясь, проговорил Бошняк.

– У меня высочайший приказ об её аресте, – спокойно произнёс Донников. – На обеде у городничего получил.

Бошняк никак не отреагировал на его слова.

– Сегодня арест произведу, – продолжал Фома Фомич. – А уж в Петербурге правда найдётся… Утром поручил Капелеву вызвать Блинкова вашего, чтобы он на маскарад в Тригорское со своей тюрьмой голландской прибыл и с калмыками у мостков нас ждал.

– Фролка! – крикнул Бошняк. – Просыпайся уже!

Фролка встрепенулся, схватился за вожжи.

В костре трещали сырые ветки. Лес дышал сыростью. От стылых сумерек мёрзли кончики пальцев. Бошняк и Донников сидели у костра.

– Что же это мы всё сидим и сидим? Маскарад скоро начнётся, – Донников чувствовал неугодность своего присутствия, оттого стал косноязычен и неловок.

Лес потемнел и приблизился. Огонь слабо освещал лицо Бошняка. Фролка, свесив голову, дремал на козлах.

– Понимаю, – сказал Донников.

Бошняк смотрел в огонь.

– Что же вы понимаете?

– Когда любят, – сказал Донников. – Испытал.

Порыв ветра поднял в воздух мёртвые листья. Костёр вспыхнул. По темноте разбежались искры.

– Отступитесь, Фома Фомич, – проговорил Бошняк. – Скажете, что не застали её на маскараде, что уехала.

Бошняк с трудом подбирал неприятные ему слова:

– У меня связи… К государю вхож… Я вам… Я вас… В Санкт-Петербург. На должность. Хотите?

– Что вы, Александр Карлович? – с участием проговорил Фома Фомич. – Как можно-с?.. Грех.

Бошняк потёр озябшие ладони, протянул руки к огню.

– Лихарев и Давыдов, – сказал.

Фома Фомич глядел, не понимая.

– Те самые заговорщики, на которых я перед бунтом государю донёс, – Бошняк был спокоен, словно в который раз повторял сказанное. – Лихарев и Давыдов – я так грех свой называл. Один к вечному поселению приговорён. Другой – к пожизненной каторге. Когда прошлым летом они говорили, что против государя все поселения южные поднимутся, что род Романовых истребить следует, я слушал как должное и чувствовал, что грех в меня входит.

Спохватившись, Бошняк неловко полез в карман.

– Полковник Давыдов, боевой офицер, всё время смотрел с ожиданием, будто я мог прояснить его мысли или ускорить их дело.

К ногам Бошняка упали сложенные в четверть листки с почерком Пушкина, кружевной платок, на котором были вышиты инициалы «К.С.».

– А у подпоручика Лихарева уши от возбуждения краснели. И это тоже каким-то боком в мой грех определилось.

В руках Бошняка оказался карандаш. Он старательно стряхнул с него табачные крошки.

– Я всё думал, что должно на дуэль их вызвать. При моём-то везении в стрельбе. Смешно, право слово.

Фома Фомич не успел ответить. Бошняк с силой воткнул карандаш ему в горло. Вытащил. Воткнул ещё раз. Фома Фомич схватился за шею. Сквозь пальцы густо потекла кровь. Он с удивлением поглядел на Бошняка круглыми своими глазами, встал, продолжая держаться за горло, хромая, пошёл в темноту. Бошняк пошёл за ним, взял за плечи, уложил на землю. Донников захрипел, продолжая удивлённо глядеть на Бошняка. Он стал похож на ребёнка, который на ночь слушает страшную сказку, с опасением ожидая прихода тяжёлых снов.

Бошняк сцепил руки на горле Фомы Фомича. Скользкая от крови тонкая шея полицмейстера мешала как следует сжать руки. Бошняк схватил с земли сук, ударил Донникова по голове.

Фролка лежал на козлах, грыз травинку.