Церковь и политический идеал

Это уже не тот гимн национальной идее, некогда объединявшей эти государства. Перед нами процесс стремительного распространения идеи национальной исключительности в самом грубом и материальном ее понимании. Понятно, что эти факты используются для нового обоснования идей правового экуменизма и безгосударственного общества, хотя, конечно, в данном случае посылка перепутана со следствием. Легко убедиться, что национальная исключительность представляет собой лишь один из видов атомичного разложения общества, лишенного твердых нравственных основ.

Даже если удастся побороть эти явления, можно с уверенностью предположить, что общество расколется по иному признаку: экономическому, религиозному и любому иному, который покажется нашим потомкам наиболее актуальным на конкретный момент времени. Никакого единства, не соединенного грубой и жесткой силой, отрицательная нравственность породить не сможет. По этой причине борьба не утихает, но принимает все более и более изощренные и неожиданные формы.

Не случайно вместо поэтапного объединения человечества и затухания межнациональных конфликтов по мере «прогресса» мы наблюдаем совершенно иной процесс. Начало торжества гуманизма ознаменовалось двумя страшными мировыми войнами, не до конца еще осмысленным противостоянием «свободного мира» и мира исламского, сектантством, терроризмом, массовыми сепаратистскими явлениями, масштабы которых не имеют аналогов в прежние «отсталые» времена.

«Никогда народы, – писал еще в конце XIX в. известный русский правовед А.Д. Градовский (1841—1889), – не поклонялись больше силе, как теперь… Средние века не выходили из мелких войн; новая Европа не выходит из вооруженного мира. Притом она знает и войны, и какие! Вся злоба, накипевшая в сердце… во время вооруженного мира, не знает границ»[941].

Утилитарный интерес, основанный на автономной этике, напрочь убивает духовное единство людей. Все становится подверженным сиюминутной выгоде, личному интересу, материальным устремлениям. Есть ли это процесс от «высшего к низшему»? Очень сомнительно. «Нам говорят, – продолжает Градовский, – что торговля должна объединить мир, что промышленные интересы свяжут человечество сильнее всяких нравственных уз. Средневековый человек постыдился бы (выделено мной. – А.В.) говорить это. Он сознавал, что он связан с другими нациями духовными узами, и связь эта едва ли не крепче, чем все торговые трактаты, которыми так гордится наше время». Интересно, что сказал бы Градовский о «нашем» времени?

Как следствие, дезорганизующая общество отрицательная индивидуальная нравственность возрождает к жизни главного врага индивидуализма – тоталитаризм, который, казалось бы, в новых условиях уже не мыслим. Для этого есть все основания.

Обратим внимание на следующие обстоятельства. Социальная структура общества всегда крайне разнородна, вне зависимости от того, говорим мы о сегодняшнем или будущем времени. Люди всегда различны (пол, возраст, воспитание, интеллект, уровень благосостояния, интересы, запросы и т.п.), поразному воспринимают те или иные ценности, демонстрируют далеко не всегда тождественную готовность к самопожертвованию ради неких нравственных начал. Разве общество живет чемто иным, чем единым нравственным идеалом и традицией? Попробуйте создать семью, не опираясь на уже известные вам образцы, при разномыслии супругов о содержании обязанностей, налагаемых на них браком.

Отнесем эту ситуацию на любой общественный союз и в результате получим неизменно отрицательный результат: союз развалится в очень скорое время либо должен удерживаться силой, препятствующей центробежному характеру складывающихся в нем отношений. Чем больше разномыслие, тем большие и по силе должны прилагаться усилия, дабы сохранить хоть какоето подобие порядка и организации. Общежитие возможно лишь при непременном условии самоограничения собственного «я», претерпевании известных неудобств лично «мной». Но во имя чего ктото согласиться пойти на такие «жертвы»? Утилитарных ценностей? В лучшем случае только до очень небольшого предела, при осознании, так сказать, нехитрой формулы: «Не делай другому того, чего не хочешь испытать в отношении себя».

Вся проблема, однако, в том, что здесь не говорится, что должен делать индивид по отношению к ближнему своему, речь идет, как легко убедиться, только о неделании. Уважать чужие «права» безотносительно к их содержанию не представляется никакой возможности, в этом случае мы совершенно игнорируем вопрос: а справедливы ли они? При автономной нравственности (по Курцу) эта проблема становится неразрешимой.

III