Цезарь, или По воле судьбы

– Правда, казна не возражала против того, что он творил, – продолжил оратор. – Не возражали в общем и целом и члены этого почтенного собрания. Ибо действия Гая Цезаря принесли в результате большую прибыль Риму, как, впрочем, и ему самому. Успешная война сделала его героем в глазах римских низов, ждущих подвигов от легионов, охраняющих наши дальние рубежи. А богатство позволило ему купить то, чего он не мог получить от людей по их доброй воле, – сторонников в сенате и среди плебейских трибунов, голоса избирателей в трибах, голоса тысяч солдат. Это дало ему возможность преступить mos maiorum, ведь прежде ни одному римскому наместнику не разрешалось вторгаться на территории, не подвластные Риму, с целью завоевать их к вящей своей славе. Что Рим получит от завоевания Косматой Галлии и что потеряет? Он потеряет жизни своих лучших граждан, занятых как военным, так и мирным трудом. А получит ненависть народов, мало что о нас знающих и потому не желающих иметь с нами дела. Но эти люди даже и не пытались – я подчеркиваю, никогда не пытались! – посягнуть на римские земли и римскую собственность, пока Гай Цезарь не спровоцировал их. С огромной, незаконно набранной армией он вторгся во владения мирных племен, наводя на них ужас, сея вокруг себя разруху и смерть. И ради чего? В первую голову ради личного обогащения. Выручка от продажи миллиона рабов была столь велика, что и армия получила подачки от щедрот своего командующего, присвоившего главный куш. Да, конечно, и Рим стал богаче, но Рим уже был богат. И львиную долю богатств ему принесли абсолютно законные войны, не завоевательные, а лишь укреплявшие незыблемость наших границ. Их вели очень достойные люди, в том числе и такие, как наш уважаемый консуляр Гней Помпей Магн, который сидит сейчас здесь скромно, ничем не кичась. Но не таков Гай Юлий Цезарь. Он ищет скандальной известности, он хочет стать народным героем, и степень его влияния на неграмотную, неуравновешенную толпу сейчас чересчур велика. Ведь это по его наущению чернь сожгла его дочь на Римском форуме и заставила магистратов похоронить ее на Марсовом поле. Я говорю это без намерения оскорбить почтенного консуляра Гнея Помпея Магна, чьею любимой женой она была. Но факт остается фактом, Гай Цезарь манипулирует римским народом как хочет, а тот делает все, чтобы ему угодить.

При этих словах Помпей царственно наклонил голову с выражением безмерного горя и смятения на лице.

Курион сидел и слушал с непроницаемым видом, но на сердце у него скребли кошки. Продуманная, дельно составленная речь была способна вызвать отклик в этой высокомерной, распираемой от сознания собственной исключительности аудитории. Аргументы звучали весомо, убедительно и правдоподобно. Речь хорошо принималась и сенаторами среднего яруса, особенно теми, кто мало понимал, чью сторону взять, и теперь словно бы прозревал. Ибо в ней была одна неопровержимая вещь – своевольство Цезаря, о котором все знали. Как теперь убедить этих олухов, что Риму оно не во вред? Что Цезарь пошел на такое самоуправство лишь для того, чтобы урезонить германцев, готовящихся к походу на Рим? Он беззвучно вздохнул, втянул голову в плечи и вытянул ноги, прислонившись спиной к холодному бело-голубому мрамору курульного возвышения.

– Я говорю, – продолжал Гай Марцелл-старший, – что сейчас настал момент положить конец неправомочным действиям этого человека, чей род столь знатен, а связи столь крепки и обширны, что он вполне искренне считает себя вправе выходить за рамки законности и принципов mos maiorum. Он, собственно говоря, второй Луций Корнелий Сулла. Высокородный и хитроумный, способный на все ради удовлетворения своих желаний. Мы все знаем, что произошло с Суллой дальше и что при Сулле сталось с Римом. Понадобилось больше двадцати лет, чтобы восполнить ущерб. Но жизни, которые он отнял у римлян, уже не вернуть, и ничем не смыть унижений, которым он подверг нас. Он был автократом, узурпировавшим власть, чтобы сеять жестокость.

Гай Марцелл глубоко вздохнул, покачал головой:

– Я не утверждаю, что Гай Цезарь осознанно намеревается сделаться вторым Суллой. Не утверждаю я и того, что члены древних патрицианских родов обязательно придерживаются такого же образа мыслей. Но все они одинаковы. Они считают себя чуть ниже богов и верят, что все им разрешено и все им под силу.

Он глубоко вздохнул и в упор посмотрел на самого молодого дядю Цезаря, Луция Аврелия Котту, который во все годы проконсульства Цезаря сохранял невозмутимую беспристрастность.