Цирк

– Я и не буду. – Огарев пожал плечами. – Сигаретки нет?

Мальчик усмехнулся на манер Огарева, нехотя сунул руку в карман и вытащил пачку сигарет.

– Она действительно ни во что не ввязывалась? – спросил Огарев и прикурил одну сигарету от другой.

– Ни во что, – мальчик кивнул. – Шла в магазин.

– Вить, а ты знаешь, как она выглядела?

Мальчик кивнул:

– Только я не Витя.

– Да, – протянул Огарев. – Назвать мы тебя не успели…

Когда Огарев докурил, мальчишка растворился в воздухе, а на его месте слегка рябила и колыхалась черная тень. Огарев шел по обочине, оборачивался, пятился, вытягивал руку в сторону – ловил попутку. Этот танец издалека приметила тетка за рулем «жигулей» и затормозила у обочины.

– До города? – крикнула тетка, раскручивая рычаг на двери (стекло ползло вниз), и Огарев увидел, что губы тетки, растянутые в улыбке, напомажены неаккуратно – контур был смазан.

Огарев кивнул и сел в машину. Передняя дверь у тетки плохо закрывалась, и Огарев хлопнул ею – тетка зажмурилась, но промолчала. До самого Саратова она рассказывала Огареву о своем муже, с которым разводится уже второй год.

– А вы, кстати, не женаты? – спросила тетка, высаживая Огарева у цирка.

– Женат, – отрезал Огарев.

– А кольца-то нет… – проворчала тетка, потянулась через весь салон, закрыла дверцу за Огаревым и укатила, забыв про деньги.

Долго еще слышен был на Чапаева рев мотора заниженных белых «жигулей».

Глава 14 Леся

25 мая 1991 года

Саратов

Он не должен был уезжать, но ему пришлось. Огарев помнил тот миг яснее, чем каждый новый день в своей жизни. Директора завода, с которым он заключил сделку, подставили. Огареву сообщили первому. Огарев спрятал у Сан Саныча беременную жену и старшего сына и выехал из города.

Однажды они давали шоу на этом заводе – для сотрудников. Огарев хорошо помнил директора: от него пахло сигаретами и чем-то еще. Так начало пахнуть от людей с деньгами совсем недавно. Иногда Огарев улавливал этот запах в манеже – еле заметный, он витал у первых рядов и не хотел уходить из цирка до конца представления.

– Сначала отработайте, тогда, может, и заплачу, – сказал директор вместо приветствия, когда артисты набились в выделенную им комнату.

А потом директор завода увидел, что Огарев умеет. Директор оплатил работу артистов – суммы были такие, что те не верили ни своим глазам, ни рукам, в которых теперь лежали увесистые пачки денег. Месячная зарплата за раз. Директор отозвал Огарева в сторону и выдвинул свое условие: либо Огарев помогает директору, либо «циркачей» (он так и сказал – циркачей) принимают тут же – за кражу в особо крупном размере.

– Денежки-то немалые и нелегальные, сам понимаешь.

Директор похихикивал, Огарев молчал.

– Молчание – знак согласия, – так директор все решил за Огарева.

Огарев несколько месяцев «фокусничал», когда к директору завода приходили с обыском. Сколько товара Огарев спрятал? Сколько жизней он бы спас, если бы тогда не вернул их из темноты? Мог же сослаться на то, что темнота никому не повинуется.

Вскоре он подсел сам и уже не мог понять: темнота – это дар, наказание или наркотический бред. К директору пришли конкуренты, и Огарев прочно завяз в бандитских схемах. Конкуренты не понимали, как это так – они директора сдают, а тот остается на свободе.

Смог бы Огарев спасти своего нерожденного сына, если бы не согласился тогда снова спрятать директора? А если бы труппа ушла с завода в самом начале, отказалась от гонорара, не поддалась на шантаж? Он бы не принес домой ничего на ужин, они бы пережили это и один раз, и другой. Но жили бы дальше. Огарев не помнил, почему он каждый раз соглашался покрывать директора. Темнота надежно скрыла от него воспоминания, а после появления Оли темнота и вовсе запретила Огареву думать о прошлом, и только мальчик с простреленной головой все еще возникал у Огарева на пути, пробивался через туманную завесу памяти, напоминал о себе и о том, что случилось на самом деле.

– Ты не можешь уехать, когда ты нам так нужен! – Леся просила его остаться, приобнимая тонкой рукой свой огромный живот. – Витя родится без тебя.

Огарев понял еще тогда: она не спрячется. Он спрячется, она – нет. Он не мог взять ее с собой. В глушь, в которую он собирался, не доехала бы ни одна скорая.

Сима выглядывал из-за маминой спины, поджимал губы и молчал. Огарев все-таки сбежал в деревню на окраине области – пережидал там, жил у полусумасшедшей бабульки, которую ему порекомендовали цирковые. Больше всех бабулькой восхищался Сан Саныч: «Так спрячет, что никакая нечисть не найдет!»

– Трус, какой трус! – Огарев почти плакал каждое утро, заглядывая в мутный осколок зеркала в ванной. Он видел в нем себя, и отвращение и страх кипели внутри, переливались по сосудам, попадали в легкие, Огарев захлебывался своим же безумием и своей ничтожностью.

– Так тебе и надо, – говорил он и плескал себе в лицо ледяной водой.