Цирк

– Взрыв в доме номер 19 по улице Гурьянова произошел 8 сентября в 23 часа 59 минут 58 секунд… Заведено уголовное дело… – долетали до Оли обрывки фраз, а с первой полосы газеты на Олю смотрел тот самый дом. Дом, у которого на фотографиях не хватало подъезда и множества окон. Дом, в котором навсегда остались жить ли, умирать ли сотни человек. Дом, в котором, если верить записке Симы (он же оставил ей адрес на прощание, а она так ни разу и не написала ему!), Огаревы и провели последние несколько лет.

Глава 6 Письма от Симы

9 сентября 1999 года

Саратов, улица Азина, 55

Оля заперлась в комнате родителей и никого туда не пускала до самой ночи. Она сидела за своим старым детским столом, который у мамы не поднялась рука выкинуть, и читала письма – одно за другим, загибая пальцами углы пожелтевших листочков, разбирая почерк. Подходила к окну, подносила письма к свету, а сама вглядывалась в очертания двора. Во дворе дети играли в салочки, до Оли даже сквозь закрытые окна долетали визг и восторженные крики. Случайные прохожие редко пересекали двор, но Оля разглядывала каждого, отрывая взгляд от писем: господин в пальто с длинным поясом, который волочился за ним по асфальту; дама в алом берете; мальчик с тяжелым пакетом (пакет тянул его на одну сторону, и мальчик помахивал второй рукой, чтобы сохранить равновесие, как канатоходец). Оля зажмуривалась, открывала глаза, но все равно видела в мальчике Симу, в даме – Таню, а в господине – Огарева. Она ждала следующих прохожих, снова зажмуривалась и открывала глаза, но чудо не происходило, и тогда она погружалась в чтение. Письмо Огарева она оставила на потом: конверт со вспоротым, как от взрыва, нутром (будто он тоже побывал на улице Гурьянова в ту ночь) отправился в ящик стола. Оля долго смотрела на ящик, затем нащупала в шкафу, в небольшом тайнике за книгами, старый, покрытый белым налетом ключик и заперла ящик на два оборота. Ключ соскользнул в карман халата, и только тогда Оля смогла вздохнуть и оторвать от ящика взгляд. Запертые буквы уже не казались такими страшными.

Оля читала письма Симы по диагонали в тех местах, где он рассказывал о Москве, и внимательно вчитывалась там, где он говорил про Цирк Никулина, работу и главное – Огарева.

Одно письмо особенно зацепило ее, в нем было много ошибок и зачеркиваний. Сима спешил. Начиналось оно так:

Оля, я пишу тебе прямо перед выходом в манеж, и сам не знаю, что на меня нашло и почему я так хочу тебе написать именно сейчас. Наверное, я понял тогда, на Увеке, что-то, в чем я даже себе не признался. Я все равно не смог бы рассказать Коломбине о тебе! Она глуха и нема, кому она кроме меня нужна? Знаю, что так нельзя говорить, но говорю же. Я путаюсь и не понимаю, что еще могу написать. Прости. Ты всегда все понимала с полуслова и ничего не требовала взамен. Пойми и сейчас. Прости, что тратил твои деньги, ел твои обеды, никогда не благодарил. Я правда был дураком.

Оля вздрогнула, но собралась, откашлялась и продолжила читать, бормоча себе под нос, чтобы ничего не упустить. Сима перескакивал с темы на тему, начал почему-то жаловаться на то, как тяжело работается в новом цирке, какой у них график и как много известных и потомственных артистов вокруг.

«Это же то, чего ты всегда хотел, морда тщеславная», – зло подумала Оля, но тут же одернула себя. Списки погибших и пострадавших все еще не были обнародованы, называлось только приблизительное количество, и цифры, которые сами по себе ничего обычным людям не говорили, были просто значками, маячком для спасателей и спецслужб, хотя все же оставляли какое-то окошко надежды: ведь не все, не весь дом, а значит, может, живы и, может, даже здоровы. Оля вздохнула. Никакого права злиться на Симу сейчас она не имела.

Оля быстро пробежала последнюю часть письма – такую же неровную, обрывочную, нервную, как и начало. В конце исправлений было еще больше: Сима как будто пытался задавить нечаянно выскакивающие на бумагу слова и черкал так, что ручка в некоторых местах порвала листы.

«Может, ты к нам как-нибудь приедешь?» – так заканчивалось письмо. За этим следовало еще одно предложение, зачеркнутое сплошным синим цветом: бумагу покорежило от чернил и процарапало ручкой почти насквозь. Оля долго вглядывалась в предложение, которое Сима, видимо, очень хотел бы написать и не зачеркивать, но тогда бы получилось совсем другое письмо.