Цирк

Охая и вздыхая, он опустился на корточки, открыл очередную створку и выудил наконец пыльную коробку с нацарапанным красной ручкой крестом – ручка плохо писала и оставила на наклейке царапины и дырки. Порылся в коробке и протянул Оле пузырек и пластырь. Шипя от боли, Оля заливала измученные пальцы перекисью и заклеивала пластырем под строгим взглядом Хранителя цирка. В каморке теперь стоял кислый и стерильный запах медицинского кабинета, и Сан Саныч взялся открывать заветный люк, ведущий на купол, чтобы немного проветрить помещение.

– Боишься? – спросил он у Оли, когда вернулся и сел на стул напротив нее.

Оля пожала плечами. Внутри у нее множество маленьких гномиков било в маленькие молоточки: она слышала стук своего сердца и не попадала в этот ритм, слишком он был быстрым. Стоило ей попытаться успевать за ударами, как она сразу чувствовала себя опоздавшей на скорый поезд с невозвратными билетами.

– Думаешь, это твой единственный шанс?

Признаваться в слабости Оле хотелось меньше всего.

– Ну?! – Сан Саныч наседал и требовал, он умел это лучше Огарева, практика работы с молодыми артистами у него была явно обширнее – от передвижных цирков до цирковых трупп времен Великой Отечественной в Ленинграде.

– А если я уроню булаву? – Оля осипла от переживаний и теперь говорила не своим, каким-то басовитым голосом.

– Значит, продолжишь жонглировать и поднимешь, как будешь готова.

Оля заерзала на стуле. Сквозь потайной люк с купола в комнату просачивались ветер и запах воды. Гномики с молоточками замедлились, стук сердца стал размереннее, и Оля смогла глубоко вздохнуть.

– Саныч, – спросила Оля шепотом, – а темнота придет без Огарева? Как думаешь?

Сан Саныч взял одну Олину булаву, невысоко подкинул ее – булава перевернулась в воздухе – и поймал.

– Она и не уходила, Оля, понимаешь меня? – Сан Саныч поджал губы. – Хотя, по мне, так лучше убиралась бы насовсем. – И он отвернулся.

До представления они больше не говорили. Сан Саныч только медленно кивнул ей, чуть приподнимая для нее полотно занавеса. Оля проскользнула под его рукой и тут же увидела, как свет прожекторов окрасил ее пальцы в насыщенный фиолетовый.

В манеж Оля выходила скованно и несмело, ноги одеревенели, мышцы болели от одной только мысли о работе. Она пыталась размеренно дышать и не смотреть в глаза жюри. Заныла скрипка, тут же за ней другие инструменты пустились в ритм фокстрота, и Оля поднялась на вращающийся диск. Зал был полупустым, работалось легко, Оля вскоре совсем перестала замечать импровизированную ложу, огороженную ленточкой, в которой две серьезные дамы с пышными прическами и двое не менее серьезных мужчин в галстуках записывали что-то в блокноты, перешептывались и сдержанно жестикулировали. Диск под ногами сразу стал крутиться в нужную сторону, и Оля, поворачиваясь на нем лицом к форгангу, успевала заметить, как в самом дальнем углу у кулисы спрятался Сан Саныч. Он кивал ей на каждую пойманную и снова запущенную в воздух булаву, притопывал ногой, когда музыка нарастала, замирал, если ему казалось, что булава взлетела криво или была плохо подкручена – такую тяжелее поймать. Пробегающие мимо ассистенты меняли на Оле боа разных цветов, пока она выдыхала и меняла булавы одного цвета на булавы другого, утрированными движениями примеряли на нее модные пиджаки и предлагали шелковые шали. Когда музыка стихла и Оля под шорох блокнотов жюри поймала последнюю булаву, а диск под ее ногами замер, из-за форганга выбежал инспектор манежа.

– Ольга Куркина и ее «Дом моды»! – объявил он.

Оля поморщилась, заслышав свое полное имя, поклонилась, собрала булавы и упавшее с шеи боа и вышла из манежа, ассистенты укатили за ней диск. Она почувствовала, как от легкого сквозняка мягко ложится на плечо локон с ее прически. Она чуть повернула голову – за плечом мелькнуло серое облачко и тут же растаяло. Оля прислушалась. Сердце больше не колотилось, а дыхание было тихим, как во сне.

Оля собирала реквизит за кулисами, когда на нее налетел Сан Саныч.

– Не уронила! – тихо смеялся он, отбирая у нее боа и булавы, чтобы помочь донести до гримерки. – А вот и не уронила ни одной!

Оля улыбнулась, собираясь поблагодарить Хранителя цирка за помощь, но не успела. Взгляд ее зацепил седой гражданин: прихрамывая и опираясь на трость с золотым набалдашником, он стремился прорваться к Оле и Сан Санычу, ловко лавировал между артистами, которые кучковались группками и шепотом обсуждали предстоящую работу.

– Оллиа! – окликнул незнакомец Олю. – Вы – Оллиа! – Незнакомец говорил с акцентом, проглатывая звук «г» и выговаривая «л» так звонко, что вместо Ольги получалось: Оллиа.

Оля повернулась к седому гражданину только на второй раз, приложила палец к губам, шикнув на него, как когда-то шикал на нее наставник за громкие возгласы за кулисами. Кивнула, соглашаясь с тем, что да, Ольга – это она и «Оллиа!» – тоже она, поманила незнакомца за собой, и от нее не укрылось, как Сан Саныч неодобрительно провожал их взглядом, как сплюнул на пол и прошептал что-то себе под нос.