Цирк

– Не куришь? – Сан Саныч сделал еще одну затяжку.

– Пробовала раньше.

– А зачем тогда сейчас согласилась?

– Еще раз попробовать. Может, проявится что… У Огарева же получалось так.

Сан Саныч усмехнулся и затушил окурок о самую ржавую чешуйку купола.

– Читала про ту чайку? Огарев с ней все в молодости-то носился.

Оля отрицательно мотнула головой: книжка давно подпирала ножку стола в гримерке. Оля хотела выбросить ее не читая, но почему-то стало жаль – до покалывания в горле и глазах. Небольшой томик размером с брошюру по вязанию, которые баба Лида скупала в бесчисленном количестве, идеально подошел в качестве подставки под шатающийся стол для грима. Оля замучилась придерживать стол локтями, когда красилась, и теперь Джонатан Ливингстон был прикован к полу заусенчатой деревянной ножкой, и крылья его надежно припечатались к пестрому линолеуму.

– Я не читал, – продолжил объяснять Сан Саныч, – но знаю, о чем там. Ты почитай. Легче будет. И курить не придется.

Он вздохнул и шагнул к потайному люку. Гравитация не была Сан Санычу помехой: там, где Оля распластывалась и ползла на четвереньках, прощупывая, за какую следующую чешуйку ей зацепиться, Сан Саныч проходил, чеканя шаг, подпрыгивая и выкидывая вперед чудные ботинки с округлыми носами, которые он выиграл в пьяные шашки у какого-то клоуна еще в передвижном цирке.

– Тебе в школу-то не надо? – закричал Сан Саныч, перебивая порывы ветра.

Люк был открыт, Сан Саныч уже наступил на первую ступеньку, и Оля подумала, что прошло много лет, а он все еще боится оставлять ее на куполе одну. Она вытащила из-за пазухи пачку сигарет, конфискованную из тайника стремительно взрослеющего Артёмки.

– Уже нет, – крикнула в ответ Оля и щелкнула зажигалкой.

Над куполом закружились две чайки: первая, которую они с Сан Санычем уже видели, привела с собой друга, и теперь они, переворачиваясь в воздухе, как трюковые самолеты, пикировали вниз и взлетали вверх. Одна чайка пролетела прямо перед Олиным носом и скосила глаз на тлеющий, как будто сигнальный, огонек сигареты. Оля усмехнулась. Наверное, в тумане она сейчас казалась чайкам маяком. Только очень-очень маленьким. Она докурила, вскинула голову и посмотрела на чаек – те продолжали свой акробатический вальс. Оля оказалась в роли зрителя, как много лет назад. И ей захотелось кинуться вниз, в люк, выйти из служебного входа, зайти с обратной стороны – с главного, протянуть гардеробщице куртку, а билетеру билет, чтобы тот надорвал его с хрустом и показал рукой, в каком направлении ей нужно идти, чтобы найти свое место в зале. Захотелось войти в заполненный зрительный зал и зажмуриться от яркого света, чтобы грянули фанфары и ведущий программы зычно прокричал: «Дамы и господа!..» Ей хотелось услышать этот крик и не знать, что будет дальше, только смотреть за виртуозными руками иллюзиониста и задерживать дыхание, когда очередной гимнаст летит вниз с полотен или ремней и останавливается в метре от земли.

Вместо этого Оля нырнула вслед за Сан Санычем – люк захлопнулся над ее головой, и Темнота подхватила ее, заботливо укачивая, понесла по длинному туннелю к двери с цифрой «13» на обшарпанной обивке. Огарев уехал, и темнота теперь обрела некую самостоятельность, она обитала в цирке, редко выползала из углов, и там, где могла услужить, служила. Местом обитания темноты был и тоннель в каморке Сан Саныча. Как объяснил сам Хранитель цирка, темнота «поживет» при нем, пока не объявится следующий ее владелец.

Через пять минут, распрощавшись с Сан Санычем и заверив его, что чай она в состоянии заварить сама, Оля в своей гримерке приподняла стол и пододвинула ногой прилипшую к линолеуму книгу. Подняла с пола «Чайку по имени Джонатан Ливингстон» Ричарда Баха и раскрыла на первой попавшейся странице. Из книги вывалилась фотография – поломанные углы, надорванный край, глянцевая поверхность почти стерлась. С фотографии на Олю смотрел грустный клоун. Это была та самая фотография из семейного альбома тети Эллы. Оля внезапно поняла, почему тогда она сразу узнала, кто это. Еще до того, как Арина Петровна и тетя Элла ей рассказали. Глаза клоуна были такими же, как у нее, – уголки чуть опущены, век почти не видно. Эти глаза Оля каждый день видела в зеркале. Этим глазам она больше всего доверяла, хотя и краситься любила так, чтобы скрыть врожденную семейную печаль, которую ее глаза несли в мир. Последним наставлением Огарева была не столько книга, сколько фотография Олиного дедушки. Наверное, Элла отдала Огареву фото, пока Оля лежала в больнице. И все ему, конечно же, рассказала.

Оля опустилась в кресло и раскрыла книгу на первой странице.

«Истинному Джонатану – Чайке, живущей в каждом из нас», – прочла она шепотом и улыбнулась.