Цирк

Она обернулась, готовясь выплюнуть Прыщавому в лицо свое мнение о стукачах, но на мгновение замерла: в руках Прыщавый перебирал хрустальный прозрачный шар, внутри которого шел снег. Пальцы то обнимали сверкающую поверхность шара, то с ловкостью, доступной только самым маститым жонглерам и мастерам иллюзии, заставляли шар катиться снизу вверх по согнутой руке – от запястья к локтю и обратно. Под вздох Оли («Дурья башка! – думала она. – Не узнать циркового!») шар замер, приклеился к ладони Прыщавого. Ладонь смотрела вниз – в асфальт, и шар, ничем не удерживаемый, не сорвался и не разбился вдребезги, хотя должен был.

– Так и ты тоже… – Оля наблюдала, как Прыщавый подхватывает шар другой рукой и метель внутри шара утихает, повинуясь его воле.

Парень подбросил шар и спрятал в карман.

– Чего торчишь тут? – Прыщавый повторил свой вопрос, и Оле пришлось отвечать.

– Мне в цирк надо, – призналась она, отводя глаза. – Очень.

Просить Оля не любила. Любила всего добиваться сама.

– У тебя есть еще? – спросила она, кивнув на карман Прыщавого.

Прыщавый пожал плечами и показал Оле три шара – стоило ему прикоснуться к ним, как за стеклом, мутным, запотевшим, поднималась маленькая снежная буря и шары становились из полупрозрачных белыми.

Оля протянула руку, и Прыщавый долго на нее смотрел, прежде чем решиться. Вздохнув, он все же вложил Оле в ладонь все три шарика.

«Догадался», – поняла она и коротко кивнула, благодаря. Прыщавый прищурился и наблюдал, как Оля жонглирует, а потом выхватил у нее из-под носа один шар за другим.

– Ну хватит. Разобьешь, – проворчал он. – Все равно тебя в этот цирк не возьмут… Папаша мой, знаешь, сколько работал, чтобы сюда попасть!

Оля хмыкнула. Прыщавый разоткровенничался. Даже про отца ей рассказал. Теперь можно спросить самое главное. Она набрала в легкие побольше воздуха.

– Огаревых знаешь?

– А-а-а! – Прыщавый хлопнул себя по коленке. – Ты та самая. Про которую Серафим всё говорил, не затыкаясь. Не похожа.

Взгляд Прыщавого сделался оценивающим. Оля почувствовала, что ее будто бы измеряют сантиметром, как крой на манекене в ателье, и взвешивают на весах, как куриную тушку на рынке.

– Так знаешь? – Оля даже подалась вперед, и Прыщавый отшатнулся.

– Да не найдешь ты его тут, – бросил он. – Уехал. Вчера со всеми попрощался и уехал.

– Один? – удивилась Оля.

– Один. Старший-то того… – Прыщавый многозначительно поднял брови. – Погиб он, короче… Всем цирком хоронили, а тела и нет. Не знаешь, что ли?

– А младший куда уехал?

– Ходят слухи, что домой. У него приемная мать осталась. Еще про Коломбину какую-то говорил. И про тебя говорил.

– А про меня что?

– Я же уже сказал. – Прыщавый вздохнул. – Не затыкался, и все тут. Письма какие-то писал, еще ж тот Ромео. У нас есть тут один поэт, часто приходит, цирк очень любит. Так Серафим его затюкал: подскажи, как лучше написать, да подскажи…

Оля смотрела, как Прыщавый, чтобы поиграться, снова достает из кармана стеклянный шарик, как идет внутри снег, и в ней тоже поднималась снежная махина, слепила белизной, холодила шею в том месте, где когда-то надломился позвонок… Сима писал ей письма и говорил про нее. Сима уехал домой к Тане. Сима живой. Может, она даже увидит его еще раз. Может, их прогулка на гору Увек не была напрасной и Сима действительно что-то понял?

Прыщавый разговорился и перескочил на историю про своего отца, но Оля его не слушала. Она затрясла головой и зажмурилась. А когда открыла глаза, Прыщавого уже не было. На асфальт опускались первые в этом году снежинки и тут же таяли в черных лужах.

Оля нащупала в кармане две бумажки: одна по-прежнему была билетом в цирк, а второй оказалась бумажка с номером телефона Седого и адресом. Значит, они с Прыщавым ничего не перепутали. Просто она невнимательно искала.

Глава 11 Последнее слово Огарева

Ноябрь 1999 года

Рейс Москва – Барселона

Оля вытащила из паспорта листок, сложенный вчетверо, как только ее прижало спиной к креслу. Самолет пошел на взлет. Она вынула письмо из конверта еще в аэропорту, но читать не стала. Из самолета нельзя было сбежать, а из аэропорта – можно. Вернуться на Павелецкий, укатить домой, примчаться на такси в цирк на площади Кирова. Ввалиться в каморку Сан Саныча и прокричать, что Огарев жив, что он нашел выход, как преодолеть смерть, что он не сдался… Иначе зачем Огареву писать ей письмо за день до того, как два подъезда его дома – цветочные горшки на подоконниках, посуда в сервантах и книги на полках – взорвались в ночном небе и разлетелись на тысячи осколков, как будто ими жонглировал очень плохой клоун? Оля раскрыла письмо и замерла. Начать читать она смогла лишь после того, как гул в ушах утих, самолет выровнялся в небе, а на панели погасла лампочка «Пристегните ремни».