Цирк Обскурум

Я впервые замечаю, что у нее под бедром карта джокера. Она чистая, в отличие от моей, но красную фольгу перепутать невозможно. Как ей удавалось прятать её, я не знаю, но ее пальцы касаются лица джокера, а ярко-голубые глаза сосредоточены на Даймонде.

— Умер, — прохрипела она хриплым голосом. Синяки у нее на шее говорят мне, что ее неоднократно душили. Возможно, у нее повреждены голосовые связки, но она произносит это слово достаточно громко, чтобы они услышали.

Даймонд кивает.

— Хороший выбор. Серийные насильники не заслуживают второго шанса, даже если у них нет члена.

Мои глаза расширяются, когда Даймонд делает шаг вперед и обнажает меч, которого я никогда у него не замечала. Он достает его из ножен у него за спиной, под одеждой, и звук, который он издает, выскальзывая, кажется громким в бетонном помещении.

— Пусть тебя мучают те же кошмары, которые ты вызвал, — рычит Клаб, когда Даймонд взмахивает лезвием, перерезая ему шею.

Я ахаю и приваливаюсь спиной к стене, когда его голова с глухим стуком ударяется о землю, и кровь брызжет из артерий. Его глаза широко открыты от шока, а рот слегка открывается и закрывается от затяжного нервного движения.

При моем звуке все оборачиваются ко мне, наконец замечая, что я стою здесь, но я не могу перестать смотреть на шевелящийся рот — на весь ужас и гротеск этого.

Мне нужно выбираться отсюда. Я не могу это переварить.

Поворачиваясь с намерением подняться по лестнице, я чувствую, как чья-то рука сжимает мою здоровую лодыжку, и смотрю через плечо вниз, чтобы обнаружить маску Харта, смотрящую на меня снизу вверх.

— Куда ты идешь, Куинн? — спрашивает он, его глаза сверкают под маской. — Веселье еще не закончилось.

В животе у меня все переворачивается, взгляд прикован к движущейся голове.

— Я не могу.

— Ты можешь, — говорит Даймонд, его взгляд суров, — и ты это сделаешь. Ты одна из нас. Мы повинуемся зову. Теперь и ты повинуешься, и ты это сделаешь.

Не имея другого выбора, я медленно спускаюсь по последним нескольким ступенькам.

Глава

17

Этот зов, кажется, взрывается, разрастаясь в моей груди, когда мои ноги касаются бетонного пола подвала. Я почти падаю от силы. Мои глаза начинают слезиться, когда я пытаюсь бороться с этим, и я не понимаю, чего оно хочет. Человек мертв.

Грудь вздымается, я поднимаю глаза, когда Даймонд останавливается передо мной. Он приподнимает мой подбородок, так что я смотрю ему прямо в лицо.

— Ты одна из нас. Ты сделала этот выбор, Куинн. В глубине души ты знала, кто мы такие, когда звала нас, — соблазнительно бормочет он.

— Я умирала! — Я протестую, несмотря на то, что его слова проникают глубоко в мою душу.

— Ты была слабой, — огрызается он, когда я сжимаюсь. — Ты все еще слабая. Ты хочешь быть слабой до конца своей жизни или ты хочешь быть сильной? Ты хочешь вечно жить как жертва или как злодей? Это твой выбор, но ты должна его сделать. — Он отступает. — На вызов нужно ответить.

Остальные повторяют это, пока я перевожу взгляд с одного на другого, призыв только усиливается, пока я не перестаю дышать полной грудью. Бьющая ключом мощь требует, чтобы на нее ответили, чтобы ее услышали.

Цирк требует, чтобы я согласилась.

Оно бьется в такт моему бешено колотящемуся сердцу, когда я смотрю на них, а затем на тело. Он был злым, как и мой муж. Он причинял людям боль. Заслуживал ли он смерти? Кто мы такие, чтобы решать? Затем я смотрю на пленницу этого человека, встречаюсь с ней взглядом и понимаю, что она заслуживала решения, а не мы.

Жертвы заслуживают того, чтобы принять решение.

В этом сила цирка. Это возвращает выбор бессильным. Это дает им шанс на месть, на искупление. Может быть, это и неправильно, но только те, кто ходил во тьме, могут понять это, потому что даже когда они возвращаются к свету, тени все еще цепляются за вас.

Мы никогда не станем нормальными людьми после того, что нам пришлось пережить.

Наша история нанесла нам шрамы. Цирк знает это. Он понимает, что есть оттенки серого. Мы — ответ злу в этом мире.

Внезапно я понимаю. Я знаю, чего они хотят.

Я расслабляюсь, и боль утихает, когда зов переносит меня через комнату, пока я не оказываюсь перед женщиной. Она смотрит на меня из-под густых ресниц, и в ее глазах я вижу знакомых призраков, тех, что преследуют меня. Смотреть в ее ярко-голубые глаза — все равно что смотреться в зеркало. Она так сильно напоминает мне меня саму. Безнадежность, боль и ужас пятнают душу, но она не сломлена, так же как и я.

Может быть, цирк хочет поприветствовать меня, помогая понять.

— Мне был предоставлен выбор, и теперь он есть у тебя. — Слова льются из меня потоком, вызванные чем-то более глубоким. Цирк говорит через меня. Он собирает души в качестве платы, но только добровольно, а затем превращает нас в свое оружие.

— Выбор? — спрашивает она, удивленно глядя на меня.