Цирк зажигает огни

– Мы играем, – укоряет его Нонна и, обернувшись к мальчикам, которые подошли вместе с Чижиком, говорит: – Хотите играть с нами? Пожалуйста. Будем рады!

Сидим на лавочке, болтаем.

– У нас дома растут яблоки, – рассказывает один мальчик.

– Мой папа с юга привез пальму, и она растёт у нас прямо дома, в комнате, – говорит другой.

Я сосредоточенно ломаю голову, что же растёт у нас в цирке. Мой взгляд падает на рекламу, облепившую фасад яркими пятнами.

– Ау нас в цирке вот что всегда быстро растёт, – показываю я на афиши.

– Ха-ха-ха! – смеётся Чижик, а за ним и остальные.

Может быть, ты скажешь им, что работаешь в цирке? – злит меня Чижик. – Никакая она не артистка. Просто лгунья-болтунья.

– Не задирайся! Наташа ещё маленькая. Подрастёт и будет дрессировщицей. У неё зато есть настоящий слон, – защищает меня Нона.

Но я оскорблена: я – не артистка! Ребята не замечают моей обиды, они с интересом разглядывают меня.

– У тебя и вправду есть слон?

– Да!

– Какого он цвета?

– Тёмно-синий. – отвечаю я.

– Слушайте её больше. Слоны тёмно-синими не бывают, – прерывает меня Чижик. Ребята отворачиваются.

Я в слезах убегаю в цирк.

– Лили! Лилечка-а! – всхлипываю я. В сумерках конюшни слониха действительно тёмно-синяя. Я сказала правду. Моя азбука цвета букв, слов складывалась в цирковой конюшне, и я отвечала так, как видела, как знала.

Жизнь – это когда животное с радостью бежит на репетицию, с удовольствием дремлет после сытного обеда и гневно рычит на обидчика.

Смерть – это когда клетка пуста, на прутьях тоскливо висит мешковина и кругом разлит запах дезинфекции.

Я уже умела чувствовать жизнь и по-своему понимать смерть, но было третье – недоступное для меня, то, что, по словам мамы, начинается с жизнью и кончается со смертью: работа. Я хочу работать. Я буду работать. Утираю слёзы и врываюсь в группу животных к папе, в манеж.

– Что всё это значит? – Папины брови грозно сомкнулись.

– Я пришла репетировать. – Я решительно наступаю на папу.

– Баловаться изволь за кулисами. Уходи, ты мне мешаешь.

– Я пришла на работу.

– Ну и упряма же ты, дочка. Ладно, считай, что я тебя взял на работу. Вот шамбарьер, возьми его, подойди к гардеробной да поучись им щёлкать.

Шамбарьер – хлыст, кнут, бич, только сделан он по-о со б ому. Похож он на удочку. А щёлкать им трудно. Шамбарьер – в три раза больше меня. Шамбарьер – перевожу на свой лад: шам — значит есть, кушать, барьер — само собой разумеется, я его знаю. Значит, папа их заставляет всех сделать невозможное: съесть барьер! Должно быть, в наказание.

«Та-ак!» – соображаю я и вмиг выскакиваю в палисадник. Чижик, конечно, там, красуется перед ребятами. «Держись теперь, я тебя заставлю съесть барьер!» – думаю я.

Через несколько минут я, насупившись, упрямо молчу, стоя в углу. Мама сидит растрёпанная у гримировального столика, ждёт с репетиции папу.

– Кто тебе далшамбарьер? Пожалуйста, можешь молчать. Тогда тебе придётся говорить с папой.

Наконец появляется папа.

– Полюбуйся! Побила шамбарьером Чижика. Ума не приложу, где она взяла шамбарьер?

– Я дал, – виновато отвечает папа.

– Зачем? – произносит мама так, что мне кажется, будто папа сейчас встанет рядом со мной в угол.

– Она мне мешала репетировать, я должен был от неё отвязаться.

– Отвязаться! – вскрикиваю я и начинаю неистово реветь.

– Твоё легкомыслие! Неужели ты не понимаешь, ведь перед тобой ребёнок. Ты солгал ей. В пустяках обман полбеды, но в этом…

– Зина, – перебивает папа. Всегда, волнуясь, папа называет маму по имени, а вообще – «мама». Вслед за ним многие в цирке мою маму тоже называют «мамой».

– Зина, ведь я не могу рисковать ею. Четыре года ребёнку, а ты требуешь, чтобы из неё делали дрессировщика! Рано!

– Во-первых, не я требую этого, во-вторых, я не хочу, чтобы девочка росла злобной и завистливой. Оглянись и реши: оставим её в Москве, пусть растёт без цирка…

– Моя дочь. Буду сам воспитывать! – злится папа.

– Тогда поступай правильно. Она не отличается от других детей здесь ничем, пусть живёт цирком так же, как все. Не надо оберегать её! И главное, от чего: от умения трудиться! Надо было начинать не с обмана. Господи, хоть бы своё детство вспомнил. – Мама недовольно отворачивается от нас, затем берёт дедушкину фотографию и ставит перед папой.

– Понял! Чтобы также, да?

Мама кивнула головой.

– Умница, – целует папа мамину руку. – Значит, «играя, поучай». Наталья, за мной! Идём, дрессировщик. – И, смеясь, мы шагаем с папой к манежу.

Глава IV