Цивилиzации

Алжирский паша не стал избавляться от пленных, поскольку привык наживаться на них, получая выкуп, и это, несомненно, спасло жизнь Сервантесу, которого тот пощадил на пороге смерти, но не прибавляло надежд на обретение свободы, ведь собственных средств у него не было, у его родни — тем более и некому было оплатить его освобождение.

Его товарищи по несчастью, как и он сам, провели все плавание в трюме, однако грек поведал им об одном пленнике, который все это время находился в каюте Улуча Али, где его никто не видел, и кто он, было неизвестно; на берег его вывели отдельно и разместили не с каторжниками, а в доме одного мавра с окнами, выходящими во двор их тюрьмы и напоминающими скорее отверстия в стене — что типично для этих краев, — нежели настоящие окна, да еще с массивными ставнями с узкими прорезями. Вышло так, что однажды Сервантес и грек рисовали на площадке перед тюрьмой раздобытыми для развлечения мелками и, подняв глаза, заметили, что кто-то наблюдает за ними, скрывшись за одним из этих небольших окон.

Они стали приходить каждый день, чтобы рисовать, и всякий раз чувствовали, что за ставнями кто-то есть.

А однажды утром за греком явились стражи и привели его обратно только на закате. Вернулся он очень возбужденным и сказал Сервантесу следующее: «Друг мой, похоже, провидение открывает нам возможность вырваться с каторги! Только вообрази: меня отвели в соседнее здание, где представили человека, который был у окна, — он тоже пленник, причем важный, мы просто не знали, кто он. Еще бы! Поверишь ли, Мигель, в этом доме держат святого отца собственной персоной».

Действительно, пока готовилась битва, люди Улуча Али отправились в Афины, в строжайшей тайне похитили Пия V и доставили к вероотступнику на галеру.

Верховный инка дорого бы заплатил за то, чтобы заполучить папу, которого разжаловал, но Улуч Али подумал, что Вена заплатит больше, и решил, что союзникам не стоит сообщать о пленнике.

«Его святейшество, — продолжал грек, — спросил меня, верно ли, что я учился в Венеции у Тициана, а когда я ответил, что это сущая правда и что учитель всегда был мною доволен, он удостоил меня милости и чести написать его портрет. Слушай дальше, Мигель, самое чудесное впереди! Он обещал, что, если я справлюсь на славу, он сделает так, что меня выкупят, и заберет с собой в Вену, как только доставят золото. Но при этом не может быть и речи, чтобы я бросил тебя одного и без средств в этом аду, — это было бы совсем не по-христиански, поэтому я осыпал его святейшество мольбами и поклялся, что не смогу бросить товарища, ибо остаюсь перед тобой в долгу — ведь это я вовлек тебя в авантюру и отныне ты мне как брат, — так что он согласился на выкуп и для тебя, чтобы ты смог отправиться вместе с нами».

Мигель безмерно обрадовался этим словам; все следующие недели он каждый вечер ждал, когда грек вернется из дома мавра, и расспрашивал его, как продвигается портрет.

Работа завершилась к великому удовольствию святого отца: тот был вполне удовлетворен результатом, ибо благодушие облика на портрете скрывало его суровость и жестокосердие, — но пришлось еще ждать, ибо плата, запрошенная за папу, была под стать его сану и исчислялась неимоверной суммой.

И все-таки Вена заплатила — золото наконец прибыло.

Чтобы доставить святого отца в Венецию, зафрахтовали галеру — на ней благополучно уплыл и портрет, но грек и Мигель остались.

Обманул ли понтифик живописца? Забыл ли про них? Или Вена в итоге отказалась увеличить и без того баснословный выкуп, который пришлось собрать? А может, это Улуч Али изменил слову? Как ни гадай, его святейшество предоставил их самим себе, не попрощавшись с греком, но увез полотно, на котором поднятая рука стала знаком прощания.

Так, благодаря или в силу алчности берберов христианский мир вновь получил двух пап, одного — в Риме, другого — в Венеции. Но это ничего не меняло в судьбе многострадальных Мигеля и Доменикоса.

В довершение всех бед им объявили, что раз никто за них так и не заплатил и сделать это не собирается, их продали Испании.

Горестями своими они поделились с товарищами по плену, и те из них, кто родом был из Севильи или Кадиса, предупредили: Тауантинсуйу нуждается в рабочей силе на серебряных рудниках, самый большой из них, неиссякаемый, называется Потоси[268] — условия там столь ужасны и с рабами так скверно обращаются, что они умирают от истощения за несколько лет, а то и месяцев. Говорят, что некоторые даже предпочитают свести счеты с жизнью. Как ни верти, Потоси — верная смерть.

Если их отправят в Севилью, то есть еще шанс остаться на испанской земле, сделавшись рабами при иберо-инкской знати. Зато если курс будет взят на Кадис, то это считай конец — следующий этап станет последним.

Их посадили за весла на галере, отправлявшейся в Кадис.