Цивилиzации

Близилась битва четырех империй, и Мигелю де Сервантесу под началом капитана Диего де Урбины предстояло в ней участвовать. Контингент испанских отступников должен был подчиняться венецианскому командованию, и не все шло гладко. Но никто так рьяно, как эта братия, не рвался в бой.

Каково было удивление Мигеля, когда на галере, к которой его приписали, он встретил своего друга-грека, оставшегося в Венеции около года назад. Чем он занимался все это время? Как бы то ни было, похоже, он рвался в бой.

В ночь накануне битвы на Мигеля напала лихорадка, да такая, что наутро его лоб все еще горел, и капитан Урбина велел ему не вставать с койки во время атаки. Но молодой Сервантес успел познать вкус солдатского товарищества и ни за что на свете не нарушил бы усвоенный кодекс чести. Он встал, собрал оружие, пристегнул портупею и, поднявшись на палубу вместе со всеми, протиснулся к самому открытому месту.

Все летописцы поведали об этой битве: великое столкновение судов, таранящих друг друга и объятых пламенем, скрип и треск ломающейся, подобно костям, древесины, мужество бойцов, грохот орудий, яростные атаки, люди в море, которых добивают, как рыбаки — тунца, вода, смешавшаяся с кровью, и запах смерти. Джованни Андреа Дориа не был похож на своего дядю, и его неуверенность в тот момент, когда предстояло идти в решающую атаку, несомненно, стоила победы инкской коалиции. Венецианские галеасы, встав в открытом море, тысячами выпускали смертоносные литые стрелы, самая легкая из которых весила двадцать фунтов. На глазах у Колиньи голову молодого Бурбона-Конде[267] снесло одним из таких снарядов. Все португальские галеры захватили или потопили. Мальдонадо вынужден был отступить. Но Улуч Али, рисковый и удачливый корсар, продолжал наносить огромный урон рядам исламо-христиан.

«Ла Маркеза», галера, на которой находился Сервантес, уцелела после франко-мексиканских атак, но, пройдя между Сциллой и Харибдой, оказалась на пути Улуча Али, когда тот, извиваясь, как хитрый дьявол, выбирался из тисков, в которые взяли его христиане и турки.

Алжирский паша (таков был его титул) только что потопил мальтийскую флагманскую галеру, когда «Ла Маркеза» бросилась наперерез, чтобы преградить ему проход; столкновение было неизбежным, галера Сервантеса готовилась разлететься пополам, жертвуя собой, чтобы Улуча Али взяли в плен. Но изворотливость вероотступника превзошла самые невероятные рассказы. Каким-то чудесным маневром, который ни один свидетель до сих пор не сумел объяснить, ему удалось проскользнуть на своей галере вдоль «Ла Маркезы». Корпуса прошли, встретившись бортами, с продолжительным треском.

И пока корабли терлись друг о друга, грек запрыгнул на вражескую галеру со шпагой в одной руке и пистолетом в другой.

Дюжина солдат ринулась за ним с кличем «Сантьяго!», и в этом уверенном хоре был голос Сервантеса. Но, на беду храбрецов, берберская галера отошла от атакующей, что помешало другим последовать их примеру, так что они остались один на один с врагом, превосходящим в числе, и, не имея возможности сопротивляться, все израненные, вынуждены были сдаться.

За время боя молодой Сервантес сделался мишенью для такого множества аркебуз, что теперь истекал кровью: ему пробило грудь и руку.

Как вы уже поняли, Улуч Али бежал со всей своей эскадрой, а несчастные, выжившие при штурме, стали пленниками, отданными ему на милость.

Уцелевшие галеры инкской коалиции пришли в Мессину: все они были переполнены ранеными и все — в плачевном состоянии. Оставалось только затопить их в порту и забыть раз и навсегда. «Инки и находившиеся с ними союзники были уверены, что их атакуют в самой гавани, и уже собирали пожитки и готовили башмаки, чтобы поскорее убраться восвояси по суше, не дожидаясь нового боя, до того велик был страх, который они испытали, встретившись с нашим флотом; но небеса распорядились иначе — и не по ошибке или небрежению нашего командующего, — сообщает нам грек, — а в наказание за грехи христиан, ибо произволением и попущением Божиим на каждого грешника всегда есть свой палач».

Непогода, людские потери и ущерб, причиненный христианскому воинству, нежелание падишаха продолжать войну на западе, когда понадобилось усмирить бунт крымских татар, возмутившихся у него за спиной, — все сказалось, и шанс был упущен.

Переломить судьбу Европы не получилось.

Когда Сервантес пришел в себя после долгих недель лихорадки, тело его было обмотано корпиевой повязкой, левая рука покалечена — без надежды, что когда-нибудь она снова ему послужит, — и оказался он на каторге, в Алжире, куда Улуч Али привез его вместе с другими пленными — турками и христианами, без разбора.

4. Продолжение злоключений молодого Сервантеса