Цивилиzации

Однако судьба распорядилась иначе. Вышло так, что на подходе к Комо им встретился дозор из китонцев, заселивших север Италии: их стражи следили за движением в обе стороны через границы Пятой Четверти. При императоре Карле Капаке всюду воцарилось согласие, и все же среди старых христиан немало было тех, кто не желал соседствовать с сынами Солнца и тем более не намерен был подчиняться их порядкам, так что находились желающие попасть кто в Рим, кто в Венецию, а кто в Вену (некоторые подавались даже в Константинополь, заявляя: чем закон язычников Понанта, уж лучше магометанский — падишах[254] хотя бы признает единобожие).

Его друзья-паломники давно уже обратились в интизм и носили на шее миниатюрное золотое солнце, символ их религии, так что обосновать, куда и зачем они идут, им не составило труда. Но роковая судьба, которая решает, как повернутся события, добавляет им соли и перца или перемешивает, как ей вздумается, не пожелала, чтобы для молодого Мигеля все прошло так же гладко: подозрительным показалось, что нет у него солнца на шее и тем более — что в кармане спрятан часослов Нотр-Дам, ведь, надо признать, это мало соответствовало объявленной цели паломничества — посещению храма Солнца в Виттенберге. К тому же он не смог ни бумагой, ни письмом каким подтвердить цель путешествия и даже собственную личность, поэтому его приняли за смутьяна-христианина, из старых, который через Швейцарию хочет попасть в Вену, и отправили в кандалах в Милан.

Из Милана его путь лежал в Геную, в одной связке с другими заключенными, которых должны были выслать на каторгу, а его первым же судном — назад, в Испанию, чтобы там с ним разобралось правосудие.

Было в этой веренице двенадцать мужчин, у всех на руках — кандалы, а на шее — цепь, соединившая арестантов, как бусины в четках. Сопровождали их двое конных и двое пеших. У конных были эскопеты с колесцовым замкóм[255], а пеших вооружили пиками и шпагами.

Юный Мигель, чья плоть была жестоко изранена оковами, еще больше страдал душой и сокрушался из-за своей несчастной судьбы, а тем временем навстречу этому небольшому отряду вышел путник. Молодой, прилично одетый, хоть и выглядел просто: шею его обхватывали брыжи, борода была аккуратно пострижена, он был в черном, без головного убора, на поясе висели фляга и нож. Поравнявшись с группой, он заинтересовался, что за преступления совершили эти несчастные в железных оковах, и весьма учтиво стал расспрашивать об этом стражей. Один из всадников ответил, что перед ним каторжники его величества императора и добавить к этому нечего, да и знать больше ничего не надо. Однако незнакомец в брыжах стоял на своем — со всей учтивостью, на какую только был способен, и по его акценту Мигель понял, что он не итальянец; тогда второй стражник предложил путнику самому всех расспросить — мол, коли захотят, расскажут.

Одни признавались в страшных преступлениях, других было жаль и верилось в их невиновность, у некоторых история была до смешного нелепа; и был еще один, весь в цепях, изумивший и ужаснувший всех рассказом о своих леденящих душу подвигах, о которых я поведаю вам как-нибудь в другой раз. Дошел черед и до Мигеля: удрученный своей злосчастной судьбой, он даже двух слов связать не смог, так что его похождения так и остались загадкой; но все следили за каждым движением его губ, до того растрогал их этот горемычный юноша — с таким-то жалостливым лицом, видать, и участь его печальна, если эти уста не могут издать ни бе ни ме.

И вот, увидев, что все внимание приковано к обливающемуся слезами молодому Мигелю, человек в брыжах воскликнул: «Что бы они ни совершили, все они — дети Божии!» И в тот же миг схватил за сапог первого всадника, скинул его с коня, уложил лицом в землю, после чего с проворством, потрясшим всех очевидцев, выхватил из-за пояса нож и всадил стражу в сердце. Остальные охранники замерли, оторопев от такой прыти, но потом второй всадник опомнился, потянулся за эскопетой, а пешие схватились за пики и бросились на незнакомца в брыжах, однако он уже вырвал эскопету у убитого стража, выстрелил в другого, который в него целился, — тот захрипел и рухнул на землю. Оставались еще двое пеших с пиками — против них у путника в брыжах был только нож. Каторжники смекнули, что это шанс вырваться на свободу, и попытались порвать цепь, которой были скованы. Поняв, что ничего у них не получается, арестант в утяжеленных кандалах, невзирая на путы, бросился на стража, который был ближе, и придушил его цепями. Последнего тут же оглушили, и в результате все обрели свободу, избавившись от оков.