Цивилизационные паттерны и исторические процессы

Но если мы соглашаемся с тем, что могут быть разные пути выхода из коммунизма и что результат этого является неопределенным (в России в большей степени, чем в Восточной Европе, а в Китае в большей степени, чем в России), то необходимо признать, что ретроспективный анализ коммунистического опыта не может быть столь окончательным, как это нередко утверждалось. Наш взгляд на исторические пути к коммунизму, опыт коммунизма и выход за его пределы зависят от перспектив, открытых последующими событиями, а более подробное сравнение различных траекторий может раскрыть новые аспекты рассматриваемой проблемы. Мы не отрицаем, что интерпретации коммунизма как всемирно-исторического явления (в том числе и в наших собственных работах) до сих пор основывались главным образом на примерах, наиболее заметных с западной точки зрения (Советский Союз и Восточная Европа), а китайская глава его истории менее известна и в меньшей степени подвергнута теоретическому анализу. Это не является всего лишь следствием европоцентристской предвзятости. Фундаментальные вопросы о значении и направлении китайской трансформации остаются открытыми, и они связаны с более общими проблемами. Более того, общепринятый взгляд на историю Китая, включая коммунистический период, подвергается пересмотру таким образом, чтобы прийти к более сбалансированной точке зрения на уникальный образец взаимодействия между процессами трансформации в китайской империи, влиянием западной экспансии на восточноазиатский регион и распространением западных идеологических альтернатив. Но на самом фундаментальном уровне по-прежнему остается верным то, что долгосрочная цивилизационная динамика Китая представляет собой один из наиболее значительных вызовов западной теории и историографии. Коротко говоря, одного взгляда в этом направлении достаточно, чтобы напомнить нам об ограниченности наших интерпретативных схем.

Дальнейшее исследование проблем Восточной Азии выходит за рамки данной работы. Возможно, полезнее сделать несколько заключительных замечаний относительно более завершенной и лучше известной российской части истории коммунизма, рассматриваемой на фоне неопределенных перспектив китайской трансформации. История большевизма до 1917 года может рассматриваться как формирование особого проекта, а захват власти представлял собой важный шаг к новой идентичности, хотя основные действующие лица избегали обсуждения этого вопроса, настаивая на связи с воображаемой мировой революцией. Последующий сдвиг в сторону более явного выдвижения отдельного проекта («социализм в отдельно взятой стране») сопровождался формированием властных структур, которые воспринимались как частичное и уязвимое воплощение данного проекта. Возобновление проекта как революции сверху в конце 1920‐х годов должно было завершить структурную и институциональную трансформацию, которая ранее блокировалась неблагоприятным раскладом сил, но результатом стала (как отмечалось выше) сложная структура, которая характеризовалась напряженностью и дисбалансом и не могла быть сведена к идеологическим или идеократическим конструктам.