Цивилизационные паттерны и исторические процессы

В отсутствие систематического изучения взаимодействия – или переплетения – имперских наследий и революционных процессов в двух различных ситуациях указанных кейсов нам не остается ничего, кроме как выделить наиболее подходящие точки отсчета для дальнейшего исследования125. Начнем с того, что революционные трансформации в обоих случаях были спровоцированы кризисом имперских институтов и традиций, который в свою очередь был вызван внутренним напряжением, а также давлением и вызовами изменившейся международной среды. Хотя в двух рассматриваемых странах распад имперского Старого режима произошел по-разному (Российская империя была куда более активным участником глобального противостояния по сравнению с Китайской; она также куда дальше зашла на пути непоследовательных, но тем не менее значимых реформ; так что динамика социальной революции сыграла более заметную роль в ее распаде), соответствующие эпизоды двух революций напоминали друг друга тем, что привели к полному коллапсу имперских центров. В то же время революционный захват власти был попыткой восстановить фрагментированные империи, следуя идеологии, которая позволяла представить эти новые имперские проекты в качестве превосходящих предшествующие и при этом давала некоторые намеки на национальное самоопределение (в Китае этот процесс был более сложным и включал затянувшуюся на долгие годы борьбу между соперничающими государствами-преемниками). Победа на этом этапе предполагала новые сложности: восстановленные Российская и Китайская империи, без сомнения, были крупными силами мировой политики и, соответственно, должны были преследовать амбициозные стратегии собственного усиления. С другой стороны, сами размеры территории империй и масштаб трансформации сделали претензии на автономные революционные нововведения более обоснованными. Это было ключевым моментом советской модели «социализма в отдельно взятой стране», предложенной после провала исходного обоснования большевистского захвата власти (ожидалось, что он превратится в перманентную революцию мирового масштаба): социалистическая одна шестая часть земного шара могла продолжать движение к самодостаточным трансформациям, которые были бы невозможны в национальном государстве средних размеров. Похожим образом китайское имперское измерение и традиции обязали маоистское руководство претендовать на то, что они ничем не хуже советского центра, и в конечном счете даже на то, чтобы изображать китайский путь превосходящим советскую версию. Наконец (и это, возможно, наиболее важная связь), сталинская стратегия модернизации, которую Советский Союз реализовал начиная с конца 1920‐х годов и далее, может быть рассмотрена в качестве имеющей тесную связь с имперской Россией, а именно с ее традицией революций сверху (и в этом отношении интерпретация сталинизма Робертом Такером особенно полезна). В Китае подобного наследия попросту не было, там трансформационные попытки имперского центра всегда были более сдержанными, отсюда и адаптация Китаем советской модели, но отсюда же и попытки переопределения этой модели, которые будут подробнее рассмотрены ниже.

Российские и китайские предпосылки

Поворот к коммунизму как в российском, так и в китайском случае был отчасти связан с динамикой, вызванной столкновением с Западом. Переломным моментом была Первая мировая война: она привела к коллапсу Российской империи, а в Восточной Азии она изменила баланс сил в пользу Японии, вызвав протестное движение в Китае, которое в конечном счете породило как националистический, так и коммунистический революционные проекты. С другой стороны, долгосрочная цивилизационная перспектива подчеркивает контрасты между Россией и Китаем, а также между их отношением к Западу. Среди крупных цивилизационных центров Афро-Евразийского мира Китай был наиболее удаленным от Запада «другим» (как в отношении различных культурных основ, так и с точки зрения ограниченного количества исторических контактов), а также последним крупным цивилизационным центром из втянутых в орбиту западной экспансии. В то же время Россия была для Запада наименее чуждым «другим»: своего рода ответвлением братской цивилизации (Византии), к тому же Россия была затронута западным влиянием с самого начала своей имперской траектории, то есть с конца XV века.

По всем этим причинам систематическое сравнение России и Китая, а также их столкновений с Западом выглядит особенно релевантным и многообещающим. Однако до сих пор исследователи предпринимали в этом направлении мало усилий. Для целей настоящей статьи небольшой комментарий одного из крупнейших синологов послужит хорошим вступлением к указанной проблематике. Этьен Балаш поднимает этот вопрос мимоходом: