Цвет тишины

* Тоже чуть-чуть подрался, – сказал Серый. – Все уже хорошо.

* Вы друг с другом, что ли, подрались? – спросил Ханс.

* Нет, конечно, – сказал Тахти.

* Тахти меня защищал, – сказал Серый.

Серый сказал не «Тахти». Он вывел зигзаг ладонью и провел руками по себе. «Бродяга».

* Почему Бродяга? – спросил Тахти. Он никогда не видел раньше такого обращения.

* Ты… пришел издалека, – пояснил Серый. – Тебе не нравится?

* Очень нравится.

Йона переглянулся с Чеславом.

– Эй, народ, мы все еще здесь, – сказал Чеслав.

– Ой, прости, – сказал Ханс в голос. – Простите, ребят. Забылись.

И чтобы уж совсем превратить палату Тахти в блошиную гостиницу, как назвал ее однажды Рильке, к вечеру приехал Киану. С учебы, с огромным рюкзаком, чернющими кругами под глазами, затянутой в медицинский бандаж рукой и в отчаянной борьбе между сном и желанием пообщаться. Он устроился в ногах кровати и заснул, прислонившись спиной к стене. Пришлось полтора часа разговаривать жестами и шепотом.

Разбудила его медсестра, которая, как известно, демонстрировала особое умение заходить не вовремя.

///

Рильке принес на плечах запахи медикаментов и города, запахи чужих мест и чужих домов. Одну его ногу плотно стягивал эластичный бинт, другую держала жесткая фиксирующая повязка. Сейчас он не мог наступать ни на одну ногу.

Он шуршал шинами, передвигаясь на инвалидной коляске. В спальне переставили мебель и расчистили проходы, чтобы он мог везде подобраться. До раковины он не доставал, и все его принадлежности выстроились в ряд около ванны. На нижние этажи ему было не спуститься. Все время он проводил в спальне или в коридоре, то один, то в компании Ува и ребят из группы.

В теплом, даже душном воздухе спальни висел запах перестоявшего чая и табака. Инвалидное кресло стояло впритык к его кровати. Кое-как Рильке перебирался в него утром, подтягиваясь на руках. Левая нога ныла от растяжения при малейшем движении, правая ныла после операции постоянно. У него кружилась голова. Утром, днем и на ночь он принимал лекарства. Антибиотики, обезболивающие, и какие-то еще, с такими названиями, что ни прочитать, ни выговорить. Когда ему их выписали? После реанимации и наркоза воспоминания смешались, поистерлись, и происходящее чаще казалось мутным, как из детского полубредового сна.

Ему носили еду с первого, но он не хотел есть. Кто-то говорил ему, что ему нужно есть. Кто-то в белом, но Рильке не помнил, когда это было и было ли на самом деле. Возможно, это был врач. А может, это было его загнанное сознание, воссоздающее полу-обманчивые, полуобморочные сны, сродни тем, что он видел под наркозом. Хотя видел – не совсем подходящее слово. Скорее то были образы на периферии восприятия, без картинок, с очень отчетливыми, яркими ощущениями, ускользающими всякий раз, будто растворяясь в молоке.

Он тяжело отошел от наркоза. Он помнил, как лежал под капельницей, а белый свет бил в глаза. Сладковатый запах эфира въелся, казалось, в саму кожу. А тишина гудела так громко, что потом он целый день наблюдал за людьми, беззвучно шевелящими губами, словно те были рыбками в аквариуме, и его это пугало и смешило.

Рильке подъехал в кресле поближе к окну. Пару раз по пути он врезался в кровати. За окном лежало море. Сегодня оно было глубокое, сине-серое, накатывало неспокойными, подвижными волнами. Побережье пустовало. Вдали на горизонте покачивалось рыболовное судно.

Пара грот мачт, паруса свернуты, белые бока бортов то выныривают из воды, то исчезают. Ветер бряцает оконным шпингалетом. Пахнет табаком и солью.

Раньше они просто гуляли по побережью и собирали ракушки. Он вспомнил, как Серый принес в ладонях огромную раковину стромбиды. Так просто. И так давно.

Кое-как он приподнялся в кресле, открыл задвижку и потянул окно на себя. Ему потребовалось огромное количество сил, чтобы сдвинуть раму с места. Сырой ветер ворвался в комнату, разворошил его волосы, пробрал до костей. Приятно. Его будит, тормошит этот морской, соленый воздух, вытаскивает из комы в холодную, пульсирующую явь.

Когда-то все было так просто. Побережье, ракушки, дом. Одна на всех жизнь.

Но, верно, ему только казалось.

18

***

Тахти выписали еще через пару дней. Сил у него особенно не прибавилось, но все врачи и медсестры сошлись на том, что ему пора домой. Они решили, что больница просто не выдержит еще нескольких дней вот этой вот шумной компании. Они посовещались около кровати Тахти, по традиции делая вид, что его рядом нет, после чего убедились, что с кровати сползти самостоятельно он все же может, и лечащий врач поставил свою подпись на бланке.

Было понятно, что Тахти не то что до дома сам не доедет, он и до выхода не дойдет, разве что ползком к вечеру следующего дня. Тахти пораскинул и решился на отчаянные меры: попросить о помощи. Он позвонил Рильке, Рильке приехал, собрал вещи Тахти в свою спортивную сумку. Пошла речь о такси.

– У меня нет денег на такси, – сказал Тахти. – Мне скоро съезжать из общаги и искать съемное жилье. Они сейчас попросят денег на полгода вперед. Я доползу.