Цвет тишины

Тахти сделал глоток чая. Его начало трясти. Чай удерживал его в реальности. Грань между спокойствием и истерикой была тонкой. Подкатывала безнадега и отчаяние, и Тахти тратил уйму сил просто на то, чтобы не свалиться в эту черную пропасть.

Рильке смотрел на него немигающими глазами. В неверном свете луны отчетливо выделялся синий шрам над бровью. Интересно, откуда он, подумал вдруг Тахти. Но спрашивать не стал. Может быть, он уже спрашивал. Может быть, он уже все это рассказывал. Он теперь ни в чем не был уверен. Хотя, судя по немой реакции Рильке, он слышал эту историю впервые.

– А куда ты убежал? – Рильке затушил окурок в пепельнице-ракушке. – Где жил, на улице?

– Я тогда об этом не думал, – сказал Тахти. – Просто бежал и бежал. Но нет, я не жил на улице. Полицейские подобрали меня и отвезли в госпиталь, а оттуда отправили в приют. И уже после этого я оказался у Сигги на ферме.

– Помотало тебя, ничего не скажешь, – сказал Рильке. Вокруг него все еще висел сизый дым.

– У Сигги нормально было, – Тахти приподнялся на локтях, через боль сел и подтолкнул повыше валик. На подушки он не опустился. Упал. – Он такой, простой деревенский мужик. Не нянчился, но относился хорошо ко мне. У меня даже свой домик там был, теплый, с обогревателем. – Тахти отпил еще чаю, Рильке закурил вторую подряд. – А нога стала болеть после той ночи, когда я сбежал от Соуров. Она и до этого ныла, но не так, чтоб хромать. Вот эту трость, – Тахти указал кружкой на трость, прислоненную к изножью кровати, часть чая при этом выплеснулась на одеяло, – мне дал медик, Вилле. Здесь уже. Меня как-то Аату к нему отправил, когда я простыл. Это еще на ферме было.

– Аату – это?

– Он преподаватель был на тех курсах. Там же как получилось. В Ла’а всегда лето, и я приехал в шортах и футболке сюда. Ну и понеслось: ангины, отиты. В один прекрасный момент Аату дал мне телефон Вилле, он терапевт в госпитале. Вот он мне трость дал. Сказал, что не может смотреть, как я хромаю. На самом деле, он меня тогда очень выручил.

– Дааа, – Рильке вытянул вперед ноги. Комбик и клавиши он уже увез на новую хату, и на полу было непривычно пусто. – Не весело. Понимаю тебя, чувак. Мне ноги тоже оперировали. Я знаю, каково это, когда заново учишься ходить. Надеюсь, ты сможешь опять ходить без трости.

– Посмотрим, – Тахти чуть повыше приподнялся на подушках и снова сполз вниз. Он устал лежать в одном положении, но это было единственное положение, в котором не так болел торс. – Погоди, а с тобой-то что произошло? Я не знал.

– Да это давно было, – сказал Рильке. – Подрался я.

– С кем?

– Да так, с одним психом, – Рильке качнул плечами.

– С Сати? С Серым? – предположил Тахти и тут же пожалел, что сказал это вслух. Нечего лезть в такие вещи. Это личное.

Рильке нес кружку к столу и замер. Рука над столом, спина ссутулена. Он повернулся к Тахти. Глаза его потемнели, и Тахти вспомнился тот разговор ночью, который чуть не стал ссорой. Это ничья вина. Глаза у Рильке тогда были такие же черные.

– Откуда такие мысли? – переспросил Рильке.

– Я просто предположил, – сказал Тахти. – Вы с Сати на ножах все время.

Рильке прикрыл глаза и с шумом выдохнул. Он поставил-таки кружку на стол и заговорил, не глядя на Тахти.

– Фине был неправ, – сказал он. – Когда сказал, что профессия корреспондента не для тебя. У тебя офигенная память на такую вот хуйню.

Он говорил, и его голос шел трещинами, расщеплялся хрипом. Лунный свет бросал блик на туннель в его ухе.

– Сати спустил меня с лестницы. Мы подрались ночью, – Рильке зажмурился, мотнул головой, словно пытался отогнать назойливую пчелу. Или неприятные воспоминания. – Там хуйня с Серым вышла. Мы прикалывались в лодке, и я столкнул его за борт. Хотели поржать. Ну и бля поржали. Он подхватил отит хуй знает сколько времени провалялся в больничке и нахер потерял слух, – последнюю фразу он произнес в одно слово.

– А Сати? – осторожно спросил Тахти.

– А Сати носился с ним как с писаной торбой бля, – голос Рильке стал нервным, хрипов стало еще больше. – Бесило аж. Только знаешь. Херня херней, но никто не хотел такой херни Серому. Мы там, может, все не шибко идеальные, но бля. Никто не хочет такого брату. Даже когда все катится к чертям. Только Сати этого не понимает. Мы подрались на лестнице. Я ему, правда, тоже – ребра переломал, а сам оказался в больничке.

Рильке всегда начинал материться, когда нервничал. Тахти уже знал про эту его фишку.

– Серый как-то говорил, что упал в воду и простудился, – потихоньку сказал Тахти. – И что раньше он слышал.

– Слышал, да, – Рильке провел ладонью по волосам, и челка завернулась наверх. – Ну то есть как, слышал. В аппаратах он слышал. Так, кое-что, – Рильке потянулся за сигаретой. – Ему аж воспитателя пригласили, только чтоб с ним на жестах говорили. Там у него с ушами полный пиздец, на самом деле. Его по госпиталям таскали, чёт мудрили, все без толку. А после того отита вообще без вариантов. Нихера не слышит.