Цвет тишины

Он прикрыл за Тахти дверь, и их окутало тишиной, концентрированным временем и сладким дыханием старого дерева. В пыльном позолоченном полумраке Чеслав протянул Тахти длинный тонкий сверток. Оберточной бумагой служили газеты столетней давности. Тахти развернул эту подарочную упаковку. У него в руках оказалась прогулочная трость из красного дерева. На резной ручке переливались самоцветы. Свет в камнях дрожал сотней разноцветных граней. Тахти провел рукой по рукоятке. Он взглянул на Чеслава – тот стоял и следил за каждым его жестом. На его лице была улыбка, а во взгляде притаилось что-то вампирское, колдовское, дикое.

– С чего вдруг? – спросил Тахти.

– А не очевидно разве? – Чеслав пожал плечами, наигранно, театрально.

Тахти провел кончиками пальцев по резьбе на рукоятке.

– Чес, я не могу.

– Конечно, можешь.

– Не могу. Это безумно красиво, и все такое, но блин. Она же, наверное, стоит кучу денег. Антиквариат?

Чеслав рассмеялся. У него был красивый смех, низкий и тихий.

– Это меньшее, что я могу. После всего, что было.

– Перестань.

– Примерь.

Тахти постоял еще, помялся с ноги на ногу, и все же прислонил к столу свою трость и опустил на пол эту. Так осторожно, словно она была хрустальной и могла рассыпаться на стеклянную пыль в любой момент.

– А тебе идет трость, ты знал? – сказал Чеслав.

Тахти обернулся к Чеславу. Он скрестил на груди руки и смотрел на Тахти, и на лице его была довольная улыбка.

– Ты ведь не знаешь всей истории? – спросил Тахти.

– Нет. Но с тростью ты очень круто выглядишь. А что за история?

Тахти сделал несколько шагов по комнате, словно эти шаги могли растоптать, стереть прошлое, изменить то, что изменить было невозможно.

– У меня колено держится на пластинах.

– Ого. В аварию, что ли, попал?

Он остановился около зеркала. Ростовое, огромное, в переплетении вензелей на раме. Зеркалу перевалило хорошо за сто, а то и за триста. Примерно таким же старым Тахти чувствовал себя каждый раз, когда приходилось брать с собой трость. То есть все последнее время.

– Не совсем. На соревах разнес.

– Жесть, – Чеслав встал за спиной Тахти, и теперь они оба отражались в огромном инкрустированном зеркале, как будто смотрели со средневековой картины куда-то в века, в прошлое, в будущее, в никуда. – Но знаешь, может, оно и к лучшему? Смотри, какой ты теперь статный.

Тахти посмотрел на себя-в-зеркале, на себя-в-реальности, на свои туфли, на трость.

– Я мог бы обойтись без этой стати. Без реанимаций, больниц и рехаба. Без всей этой херни. Меня устраивало ходить без вот этой всей красоты.

– Да я знаю, – сказал Чеслав у него за спиной. – Просто я думаю, что даже в такой вот херне есть какие-то плюсы.

Тахти обернулся, улыбнулся, пожал Чеславу руку.

– Мне нравится трость, правда. Спасибо, Чеслав.

– Во благо, – сказал Чеслав. Он сочетал устаревшую книжную лексику с уличным сленгом и матом. Довольно изящно. – Будешь кофе?

– Давай.

///

До Дома-ракушки Серый жил в другом интернате, для детей-инвалидов, где была группа для глухих и слабослышащих детей. Воспитатели и учителя разговаривали с ними на языке жестов. Оттуда же и книга, которую он привез с собой, «Язык жестов». Серый умыкнул ее из той библиотеки, давно еще, и позже так с ней и мотался по всем углам.

Не очень понятно, где все это время были его родители и были ли они вообще. От него отказались еще в роддоме, и сведений о родителях в свидетельстве о рождении нет. Прочерки. Так он оказался на попечении государства. Органы опеки прикрепили его к детскому дому, а поскольку из-за тугоухости он не мог посещать обычную школу, его перевели в специальный интернат.

Позже, когда интернат расформировали и закрыли, детей раскидали кого куда. Серого перевели в интернат на Хатке, поскольку формально там была спецгруппа для детей с ограниченными возможностями здоровья. Тогда ее курировал воспитатель, который язык жестов не знал и который в любом случае собирался выйти на пенсию через год. Он довел группу до конца года, и летом нашли человека, который знал язык жестов. Так в доме-ракушке появился Оску.

Интернат изначально был усадьбой богатого человека. Во время войны там расположился временный штаб запасной армированной дивизии, позже – военный госпиталь, а еще позже детский приют, который в итоге получил статус интерната.

Из-за военного прошлого в нем сохранилась спецгруппа. Во время войны в тогда еще госпиталь стали привозить найденных детей, и медсестры стали еще и воспитателями.

Одной беспокойной ночью воспитанник по имени Сати ножом для разделки рыбы взломал дверной замок архива и стал копаться в выцветших записях и пыльных рассохшихся книгах. В ту ночь его накрыли двое воспитателей. Оску отвел его в свой кабинет прямо среди ночи, и Сати ждал разнос, но Оску просто ответил на все его вопросы. Рассказал историю этого места и правду о группе с чердака. Сати не удивился, когда понял, что и его определили в спецгруппу. Он бы рассмеялся в голос, если бы при переводе его сочли нормальным. Ха-ха!