Цвет жизни

– Где же день… В девять часов… С каждым может так, Ананий Ермолаич. Это ж разбой форменный. И ни одного городового, – соврал он.

– Я тебе, мерзавец, дам разбой… Городового ему не было!.. – еще яростнее набрасывался дядя. – Не родня ты больше… За твой счет вставлю стекло… Всё вычту. И завтра же… Завтра же расчет!.. – Хозяин орал фальцетом и топал ножками. – Разориил!.. Скинь фартук мой, скинь! Во-он!.. Чтобы и духа твоего тут не было… – Сорвав фартук, он сунул кулак в лицо разорителю… Размахнулся еще раз, но Бояринцев уже попятился к двери и без боя отступил на улицу.

Оставшись в магазине один, Ананий Ермолаевич еще долго бушевал, негодуя на неблагодарного неумеху-племянника…

Попав, кроме дядиных кулаков, еще и под дождь, Бояринцев окончательно уверился в том, что он самый несчастный человек на свете, что горю его нет предела…

С детства Арнольд воспитывался в небольшом имении отца, как в теплом гнездышке. Но несколько лет назад умер отец, вслед за ним и мать. Имение пошло с торгов за долги, мальчика из милости взял к себе дядя Ананий Ермолаевич. Как только Арнольд с грехом пополам окончил гимназию, дядя сразу же поставил племянника за прилавок. Ни на что другое тот был не способен.

Но молодой Бояринцев считал себя не последним человеком на этой земле и верил в свою счастливую звезду. Отвертевшись от военной службы, он подыскивал богатую невесту и мечтал о собственном магазине.

Жизнь рисовалась ему, как красивый пирог, начиненный разными яствами. Надо только суметь завладеть этим пирогом, и тогда – кромсай его с любого конца… В своих же способностях «завладеть» Арнольд самовлюбленно не сомневался и уже начинал понемногу копить деньги. Но по близорукости и душевной недальновидности Бояринцев не замечал, что Ананий Ермолаевич, каждый день недосчитывая выручку, внимательно следит за ним и уже давно считает племянника в своем доме обузой. А теперь, ухватившись за удобный случай, любезный дядюшка одним махом подрубил, как тот изъяснялся евангельским примером, «бесплодную смоковницу»…

«Куда ж теперь идти… И что делать?» – растерянно думал Бояринцев, очутившись на улице. С горя и досады он зашагал на окраину города, к известному в определенных кругах грязной репутацией заведению Елизаветы Широковой. Там всегда и спирта дадут, и одежду можно отчистить от грязи…

Уже далеко за полночь, перед рассветом расслабленный Арнольд шел от Широковой на вокзал, где думал вздремнуть часок-другой. Холодный предутренний ветер хлестал его по лицу. Но в голове кружились спиртные пары, и Бояринцев, не замечая холода, лихо шагал в расстегнутом пиджаке. Временами он даже начинал заводить:

У саратовской гармошки
Тонки, толсты голоса…

Но тут же спотыкался на неустойчивых ногах и замолкал.

Обида, нанесенная дядей, уже не казалась теперь такой непоправимой, какой представлялась с вечера.

Натолкнувшись на фонарный столб, усталый Бояринцев с нежностью облапил его. Затем, опустив отяжелевшую голову, смутно различил на земле какие-то ровные белые бумажки. Взял один листок, с трудом поднес его поближе к носу. И тут же руки заметно задрожали, а из головы стал быстро выветриваться хмель. При свете фонаря широко раскрытыми глазами он вновь и вновь прочитывал крупный заголовок:

«Долой царя и его прихвостней-генералов! Долой братоубийственную войну!»

Сама собой ожила в сознании, казалось, давно забытая картина. Когда была объявлена война, по городу двинулись крестные ходы с хоругвями да иконами и патриотические манифестации с портретами императора. Обычно в первых рядах шли заводчики, гласные думы, купцы, офицеры, порядочно обрюзгшие отставные военные. За ними чиновники, журналисты, гимназисты, лавочники, малочисленные мастеровые, горожане из простых. В таких выступлениях Бояринцев участвовал с большой охотой, стараясь пристроиться ближе к первым рядам.

Особым благоговением и гордостью наполнялась его душа, когда ему доверяли нести икону или портрет какой-нибудь царственной особы. Тогда он вышагивал осторожно, крепко держа в руках порученную ему драгоценность… Громче других старался петь молитвы, гимн «Боже, царя храни» и другие торжественные песни.

Однажды Бояринцев с группой подвыпивших ребят затесался в толпу запасных, пришедших на призыв. Кто-то стал разбрасывать прокламации. Вскоре налетели казаки и стали разгонять людей. Досталось тогда случайно и Арнольду: казак рассек ему нагайкой щеку. С тех пор Бояринцев далеко обходил всякие демонстрации и митинги.

В своей жизни ему приходилось и красть, и подделывать документы, чтобы избавиться от призыва в армию, и распутничать… Но, пожалуй, никогда не испытывал он такого страха, как теперь, когда держал в дрожащих руках крамольную, сулящую большую беду листовку… «Бежать… Бежать подальше, покуда не увидали полицейские», – очухавшись, решил он.

Трусливо оглянувшись по сторонам, Бояринцев вдруг увидел три тени. Они возились около какого-то ящика и торопливо выбрасывали из него листовки, которые с шуршанием летели прямо на него.