Цвет жизни

С опаской и надеждой поглядывал Тарас по сторонам и вдруг увидел хозяина злополучного чемодана. Тот шел по тротуару, по-прежнему прихрамывая, с костылем. Форменная офицерская фуражка была надвинута на глаза. Тарас так удивился, что остановился как вкопанный. В голове как-то помимо его мелькнуло: «Выдать…

И отпустят к матери». Он уже обернулся в сторону жандарма и, указывая на группу прохожих, среди которых был и хромой офицер, невнятно сказал:

– Гляди – он…

– Кто? – сердито спросил жандарм. Но мысли в мятущейся голове Тараса уже свернули в другую сторону: «Что бы они мне ни лепили, с меня все равно взятки гладки, подержат день-другой и выпустят. А ему туго придется…» Вдобавок припомнилось, как по-настоящему добр был этот офицер, да и трешницу дал, пусть и не дошло ничего до матери…

– Так кто? – озирался конвойный.

Тарас, облегченно рассмеявшись, стал указывать на хромого офицера, но нёс явную небылицу:

– Вон он, тот дядя, у которого в прошлом году я бумажник вытащил с карточками, а на них бабы неодетые…

– Ты иди, иди. Ишь, глазастый какой…. – пригрозил жандарм. – Я тебе таких баб надаю, что на корячках будешь ползать. – И, схватив Тараса за шиворот, он с силой толкнул его вперед.

Но Тарас ничуть не обиделся. Наоборот, ему стало радостно, что он «не пожёг» человека.

Тюрьма находилась ближе к окраине Царицына и была огорожена высоким каменным забором. Огромные, окованные железом ворота были надежно, без щелки, затворены. Возле них стоял часовой, не допуская близко женщин, принесших арестантам передачи. Увидев жандарма с Тарасом, он ударил в маленький колокол и крикнул:

– Принимай!

В глазок дверцы ворот кто-то глянул. Жандарм просунул в глазок листок, загремел замок, лязгнул тяжелый засов. За дверцей тоже стоял часовой. Он пропустил пришедших и захлопнул дверцу. Прошли через тюремный двор к кирпичному особняку конторы.

В конторе было шумно. Толпилось несколько надзирателей. Сгорбленный писарь что-то оформлял двум арестанткам, которых выпускали на свободу. Лица у них были какие-то серые, с желтоватым оттенком, как бумага, долго лежавшая без света. Женщины сильно волновались и, видимо, радовались тому, что выходят наконец на волю. Каждый надзиратель, проходя мимо, старался обязательно ущипнуть их или тискнуть в бок кулаком.

– Мало у вас, видать, жирку-то выкачали, – заметил один из них, худой и кособокий, с неровным лицом.

Женщина постарше огрызалась:

– Не трожь!.. Чтоб вас на том свете так покачали, черти… Невинных людей два месяца держали взаперти, как зверей каких.

Очередь дошла до Тараса.

– Политический, за распространение прокламаций… Бежать пробовал… – торопился отрекомендовать Тараса жандарм, мол, вот какого преступника один доставил. Не глядите, что пацан, такие еще опаснее.

Теперь все набросились на парнишку в гимназической форме. Политических здешняя обслуга ненавидела даже больше, чем уголовных.

– Тоже мне ревлюцанеры… – прокуренно выдохнул один из надзирателей. – Нос вытирать не научились, а уж свою власть устанавливают…

– В школах-то чему таких вот учат?

– Баловство щас там одно, а не ученье, – степенно рассудил грузный старший надзиратель с вроде как начищенными, как пуговицы мундира, глазами и благообразным выражением лица. – Пороть бы надо, пороть… Да нельзя теперь… в школах-то… – он противно поджал губы. – Но ничё, в других местах можно…

– Давай скидай форму свою, у нас лучше есть, – ухмыльнулся кособокий надзиратель.

Когда Тарас разделся донага, его одежду прощупали и связали в узелок, а кособокий, руководящий приемкой арестованного, стал громко перечислять:

– Волос черный, кудрявый.

– … кудрявый… – как эхо откликался писарь.

– Нос тонкий, с горбинкой.

– … с горбинкой…

– На груди татуировка… В четверть длины… Ширины стоко ж… Выколото сердце… В нём две женских головы…. И две надписи… «На…деж…да…» и «Мать»…

– … и «Мать»…

– Не надписи, а подписи, – недовольно поправил кособокий. Блескоглазый вроде вскользь бросил:

– А ну-ка, «пощупай»…

Кособокий стал «щупать».

– Сколько лет? – спросил он Тараса. И тут же ударил его кулаком в подбородок.

– Не считал… – харкнул Тарас.

Кособокий развернулся и вмах разбил ему в кровь нос. Не спеша добавил:

– Волк… Строже надо держать… – И, обращаясь к писарю, бросил: – Запиши, что шестнадцать.

– Лет шестнадцать…

– Среднего роста, в плечах широк.

– …в плечах широк, – как заведенный повторял писарь.

Когда всё перечисли и записали, Тараса одели в широковатую арестантскую робу и повели в главный тюремный корпус – высокое трехэтажное здание грязно-желтого цвета, маленькие окна которого были заделаны толстыми решетками. По истертой каменной лестнице надзиратель привел Тараса на третий этаж, в длинный мрачный коридор, похожий на подземелье… Спертый серый воздух, по обе стороны коридора камеры. Все двери с железными засовами, на которых, как гири, замки.